В полевой сезон 1980 года выполняли мы нивелирование 1 класса по берегу Карского моря. Бригада подобралась неплохая, я оказался самым молодым. Вылетели ранней весной на АН-2 из Хатанги, сделали первую посадку на мысе Косистом. Там забирали ещё какой-то груз, поели в столовой, пока лётчики тоже у себя обедали. Рабочий Юра Котов- мужчина слегка за 40 лет. За плечами два высших образования, но что-то у него с мозгами произошло, наверное, потому что, вдруг, он бросил работу, жена выгнала из дому, стал подрабатывать в Иркутске золотарём. Кто не знает про эту вонючую специальность: это вовсе даже не золотых дел мастер, а совсем наоборот- Котов чистил сортиры. С особенной радостью он нам рассказывал, как хорошо это делать было у попа: тот платил, не жадничая. Мы звали его просто Кот, а иногда Рыжий из-за его огненной кудрявой шевелюры. Несмотря на его странности, он был очень вежливым человеком. Одна из проблем с ним- Котов никогда не бывал сытым- мог есть 24 часа в сутки, и неважно, Что будет лежать перед ним. Мне кажется, положи булыжник, он и его сгрызёт...
Пришли мы на лётное поле, ждём лётчиков, мёрзнем под стылым ветерком, ёжимся. Наконец, приходят летуны. Вижу- они что-то ищут, бочки разглядывают, нагибаются. Потом подходят к нам и спрашивают:
- Мужики, вы не видели: здесь на бочке лежал кусок нерпичьего сала?
Юра, вежливо улыбаясь, сообщает:
- А я его скушал.
Пилоты остолбенели. Потом один из них осторожно заметил:
- Вообще-то мы им унты натирали, чтобы не промокали...
Заправившись, долетели до полярной станции в бухте Марии Прончищевой ( позже узнал, что напортачили мои коллеги почти 100 лет назад. Жену Прончищева звали Татьяна, а картографы букву м. (мыс) расшифровали, как Мария. И закрепилось название- бухта Марии Прончищевой. Вот такой казус вышел.). Перекусили с полярниками, а взлететь никак не удаётся, разгона не хватает, полоса короткая, перегруз, мы же ещё одного полярника с собой забрали. Потом умный пилот предложил нам запрыгивать в самолёт на взлёте. Это был незабываемый забег. Самолёт на лыжах медленно набирает скорость, мы вчетвером бежим рядом с ним, вытаращив глаза. Не знаю, что другие думали, но у меня в голове было, лишь бы не остаться тут. Очень неудобно запрыгивать в дверь, она расположена довольно высоко. Почему-то я последним был, когда самолёт уже отрывался от полосы. Наверное, более старшие мужики обладали лучшей сноровкой по выживанию. Ребята схватили меня, кто за что уцепился, и втащили внутрь. Мы уже летели, а мои ноги свисали наружу.
Прилетели на мыс Челюскина, поселились в гостиницу. Большая комната с двухярусными железными кроватями, постоянно меняется контингент. В гостинице поразили две вещи: огромный таракан, прогуливающийся по обледенелому полу, и повар- мощный армянин с невероятно большим носом и яростным кавказским взглядом из-под лохматых бровей. Но он оказался совсем мирным человеком и готовил очень вкусно. Наверное, это был самый северный армянин на то время. Всех предупреждают не выходить из здания, так как вокруг гостиницы бродят несколько белых медведей.
Но разве нас удержать. Вдвоём с таким же молодым коллегой убежали на полярную станцию за несколько сот метров, чтобы проставить штампики с изображением белого медведя и надписью Мыс Челюскина на конверты и чистые листы бумаги.
Двумя вездеходами вышли мы от мыса Челюскина на юго-запад. Нужно было доехать до мыса Могильного, где и начинали в том сезоне работу свою. Весна на Таймыре-понятие относительное. Снег и не таял, море тоже сковано льдом. Решили не маяться по пересечённой местности, а рвануть прямо по льду Карского моря. Были сомнения и даже страх, но, всё же, поехали. Перед этим слетали на АН-2 на охоту с пограничниками. Охота, конечно, была браконьерская. В открытую дверь самолёта выставили ствол пулемёта Калашникова, нашли стадо диких оленей, пара очередей, и пять животных осталось на снегу. Вернулись, сели в вездеход, доехали, разделали и поделили добычу по-братски. Двух оленей нам, а остальных заставе. Так что ехать было нескучно- наварили мяса в дорогу, по-английски, с кровью. Оказалось очень даже вкусно.
Ехали вприглядку, мерещились трещины. Но главное препятствие, конечно, торосы. Напетляли, как зайцы, иногда выбирались на берег, но, побуксовав в глубоком снегу, тащились снова на лёд. Торосы сияли на солнце, переливались, приобретая такие сказочные формы, что не раз кто-нибудь принимал груду льда за избушку или корабль, а то и видел, что белый мишка идёт, спорил, пока в бинокль не разглядит торос причудливый.
Ну, кто бывал на севере, представляет, что такое полярный день. Солнце 24 часа бродит по небу и понять, что наступила ночь, можно было лишь по лёгкому похолоданию и отсутствию рефракции. Поэтому ехали, не замечая времени. В устье реки Нижняя Таймыра увидели занесённый снегом старый-старый вагончик. Рядом бегали две истощённые крупные собаки, а третья сидела на крыше и страшно выла. Оказалось, что бедный пёс попал в капкан, лапа была, практически, перебита. Освободили его, забрали в палатку, смазали повреждённую лапу. Осталось неясно, как собаки попали туда, и кто оставил настороженный капкан.
Кстати, палатка в тундровом варианте устанавливалась на металлическом каркасе на вездеход. Поднимались мы наверх по деревянной лестнице, внутри печка-капельница, "спальня" со спальными мешками для 5 человек. Вездеходчик устроил себе гнездо над нами- на цепях висел деревянный лежак. Ну, и подобие стола, на котором и ели, и в карты резались, и я делал вычисления.
Больная собака прожила недолго, началась гангрена, бедолага вёл себя мужественно, смотрел печально нам в глаза, тыкался горячим носом в руки, не ел, не пил, только слёзы бежали по морде. Чтобы не мучался, пришлось пристрелить его. Остальные собаки, как-то заметив табунок оленей, погнались за ними, и больше мы их не видели. То ли догнали оленя и устроили праздник желудка, то ли сами попали в желудки к волкам или белому мишке .
На привалах вспоминали, что этим путём лет 50-70 до нас прошли знаменитые полярные исследователи- Нансен, Толль, Урванцев, Ушаков- отважные люди. Многое изменилось с тех пор, прогресс, всё-таки, на месте не стоит. И вот, мы едем в железных банках на гусеницах там, где эти люди прошли на собаках и пешком.
От устья реки двинулись мы тундрой, скорость упала, конечно. Надо было пересечь небольшую речку, и в ней то мы и попали в переплёт. Всё-таки, весна сыграла свою шутку. Под снегом лёд был тонкий, наледь расплылась, и мы её благополучно проломили, слетела гусеница с правой стороны, собралась в клубок и пробила один бензобак. Вторая бригада решила, что они умнее, начали нас объезжать. Результат- обе гусеницы слетели, а техника встала набок, напоминая подбитый танк. (Фото) И началась наша маленькая эпопея "спасения Челюскинцев". Идей было много, все умные, но неправильные.
Сначала продолбили на берегу в мерзлоте яму, вставили туда, в качестве мертвяка, бочку с бензином, связали и натянули все тросы, не хватило, нарастили их толстым капроновым канатом. Зацепили за ведущую звёздочку, а другой конец обмотали вокруг бочки и с замиранием сердца смотрели, как вездеход, зафырчав, начал натягивать трос. Он зазвенел, как струна, а потом- хрясь! Канат лопнул, как гнилая нитка. Легли спать, надеясь на мудрое утро. Наша-то бригада спала нормально, а вот соседям было сложно- все валились на крайнего, который ругался задушенно и старался перелезть на другую сторону. В конце концов, они пришли спать к нам- в тесноте, да не в обиде. Там остался один водитель, как капитан, который свой корабль не покидает.
Утро оправдало поговорку: одному пришла в голову идея, которую сначала мы отвергли, как авантюрно-глупую. Надо было продолбить траншею во льду до устья этой речушки- метров 400. Вооружившись ломами, лопатами, мы это сделали, не веря в результат, но чтобы занять руки, коли голова не работала. И всё получилось- вода спадала на глазах, освобождённая ото льда речка потекла в этом жёлобе, гусеницы открылись, обули мы наш вездеход, выехали, потом зацепили соседей и их гусеницы. И вот она- свобода!
Постепенно добрались мы до мыса Могильного. Первым делом пошли поклониться погибшим морякам, захороненным там в 1915 году- мичману Жохову и кочегару Ладоничеву со шхун Вайгач и Таймыр. На высоком мысу, выдающемуся в море, стоит огромный крест, окружённый четырёхугольником корабельных цепей. На кресте висела медная табличка с замечательными стихами. Я тогда их переписал, но потерял и содержание забыл, к сожалению. Позднее я нашёл в Интернете эти стихи, которые были написаны мичманом Жоховым для его невесты.
Под глыбой льда холодного Таймыра,
Где лаем сумрачным испуганный песец
Один лишь говорит о тусклой жизни мира,
Найдет покой измученный певец.
Не кинет золотом луч утренней Авроры
На лиру чуткую забытого певца —
Могила глубока, как бездна Тускароры,
Как милой женщины любимые глаза.
Когда б он мог на них молиться снова,
Глядеть на них хотя б издалека,
Сама бы смерть была не так сурова
И не казалась бы могила глубока.
Сфотографировались, по обычаю, у креста, и я побежал с мелкашкой на охоту, куропаток пострелять. Подкрадываюсь к птичкам, а сбоку выбегает весёлая ушастая компания зайцев. А от вездехода ребята кричат, рукой машут. Поглядел в том направлении, а там неспеша бредут олени, внимания на нас не обращая. Такие там места сказочные, где звери человека за врага не считали ещё. Хотелось бы, чтобы и дальше так было.
С работой дошли до реки Каменная, она впадает в Карское море. Метров 200 шириной в устье, не особенно глубокая. Мы её на вездеходе пересекли вброд туда-обратно удачно. Потом с работой уехали километров за 5. И вот, под утро идём с нивелировкой, стараемся успеть до рефракции. Слышим сзади автоматные очереди, выстрелы пистолетные. Оглядываемся, а от реки двое военных бегут, в воздух стреляют, ракеты пускают. Вездеход свой на той стороне они оставили, сами на лодке резиновой переправились и за нами гонятся. То есть, нарушителей границы обнаружили. А мы в этом районе уже неделю крутимся. Мы неспеша закончили работу, ждём солдат. Подбежали, воздух ртом хватают, говорить не могут- там же кислорода, как в горах, нехватка. Короче, мы задержаны и должны своим ходом на заставу ехать. Куда деваться- двинули потихоньку и солдатиков прихватили, предварительно их чаем с галетами и повидлом напоив, накормив.
На берегу они в лодку сели, а мы поехали вброд, но немножко промахнулись. На середине провалились в яму, вездеход наш уже сто лет, как плавать разучился- весь в дырах, да ещё палатка наверху. В общем, затонули мы красиво, как крейсер Варяг. Рабочие наверху, а мы с водилой Сашей в кабине под водой. Вода не тёплая, несмотря на лето, так как до моря метров 300, а там льдины плавают и в июле. Сашка старше меня в два раза, успокаивает- мол, сиди спокойно, дверь не рви, как водой кабина наполнится, так мы спокойно и выплывем.
Говорить-то легко, а внутри паника растёт вместе с водой прибывающей. Наверху пацаны с ума сходят, не знают, как нам помочь. И тут мы выплываем, я стараюсь показать себя невозмутимым, хотя внутри от страха всё съёжилось, пока ждал под водой. Пограничники быстро организовали наше спасение, переправили на лодке на берег, вызвали второй вездеход по связи. Начали мы спасательную операцию. Сначала надо было снять вездеход со скорости и зацепить трос. Кроме водилы, кто ещё сделает? Надели на Саню тёплые кальсоны, свитер, носки, перчатки, шапку, и он стал нырять с лодки в ледяную воду. Вынырнет- ему тут же в кружке чистого спирта, который он запивал сразу же водой из речки. В конце концов, напился он, как зюзя, но дело сделал. Нас на берегу дрожь била, а ему хоть бы хны. Высунется по пояс из воды, в одной руке кружка со спиртом, а другой водит перед носом у солдата в лодке и объясняет заплетающимся языком, что под водой ни хрена не видно. Вытянули наш вездеход двумя другими кое как. Стоит бедолага, со всех щелей вода хлещет. Оставили мы его, а нас увезли на заставу в бухту Экклипс, где и прожили двое суток.
В первую же ночь Сашке стало плохо, скрючило, закаменел, дышать перестал. Мы его растирали, хлестали по лицу. Постепенно разогнулся, а к утру захрипел, засипел:
- Пи..пи...
Я подбежал:
- Что, Саня, писить хочешь?
Он раздражённо машет головой и снова пищит.
Поняли- воды ему надо.
Когда он начал говорить более менее разборчиво, то прошипел:
- Блин, мужику сорок пять лет, а они ему писить предлагают. Я лишь до двух лет писил, а потом это по другому называлось.
На заставе понравилась сауна настоящая, с бассейном. Ребята были дружные, никакой дедовщины, питание замечательное- в основном, за счёт местной фауны: гуси, оленина, рыба красная. Так как у нас многие продукты погибли, то они нам подарили сигареты, спички, соль и т.д. Помогли перебирать двигатель. Интересно, что соль в воде растворилась моментом- мешок 50 кг исчез, осталась одна рогожа. Зато 4 коробки макарон слиплись, выкидывать жалко было. А так как печка горела постоянно, чтобы просушить палатку и вещи, то я взялся стряпать лепёшки из этого теста макаронного. Весь мокрый от жара, забил лепёшками ящики, ведра, тазы. Вкус у них , конечно, напоминал макароны, да и сохли они очень быстро. Забавно, что радиостанция, побывав под водой и просохнув, начала работать намного чище, чем до этого. Распрощались с погранцами, а где-то через месяц к нам прилетел вертолёт, привёз заказ, и мы специально вернулись, чтобы офицерам отдать несколько бутылок дефицитного коньяка.
К осени дошли мы до полярной станции на мысе Стерлигова, известной тем, что в 1944 году здесь всплыла немецкая подводная лодка, фашисты захватили полярников в плен и сожгли станцию. (была повесть в журнале Вокруг света)
Встретили нас с радостью, посетители там довольно редко бывают. Истопили баньку и напоили настоящим квасом. Повариха, загадочно улыбаясь, вытащила откуда-то бутылку водки, о которой даже её муж- механик не знал. Досталось всем по капле, а закусывали свежими огурчиками и помидорками, которые полярники выращивали в горшках под лампой.
Очень доброжелательные и весёлые люди там работали. Дочка поварихи и механика шестилетняя Аннушка ходила за мной хвостиком, наверное потому, что моложе всех был. Мама ей в шутку сказала- вот тебе и жених, а то ты переживала, что состаришься одна в тундре. Девочка с десяти месяцев странствовала с родителями по разным поляркам, умная и начитанная не по годам.
Заканчивали мы работу на левом берегу реки Ленивая. Неширокая, но берега обрывистые скальные высотой метров под 20. Чтобы переплыть, пришлось резиновую лодку спускать на верёвках вниз, а сами, как горные козлы перескакивали с уступа на уступ. Выплыли на середину реки, и тут сбоку вынырнула огромная тюленья морда- лахтак, морской заяц. За что его зайцем окрестили- не знаю, но размером этот зайчик лишь слегка уступает моржу. За каким интересом его занесло километров 15 от моря в пресную речку? А он стал описывать круги вокруг нас, поднимая волну и заметно потряхивая лодку. Кричать и угрожать мы не рискнули- кто знает, что у него на уме, может, принял лодку за тюлениху и начал игры любовные. Высунется из воды и внимательно наблюдает за нашей реакцией, шевеля усами. Или наши морды бородатые ему родственников напомнили...
Закончив работу, переправились назад, поднялись наверх, оглянулись и заметили десяток оленей. Рабочий Валера- страстный охотник, схватил мелкашку и переплыл обратно. Мы наблюдали, как он подкрадывался, выстрелов слышно не было, просто один из оленей вдруг упал. Пришлось снова переправляться, разделывать олешку, спускать и поднимать на верёвках мясо и лодку.
На обратном пути заехали на полярку, поделились с ребятами свежим мясом.
А дальше наш путь лежал на подбазу на реку Шренка. Нужно было пройти километров 300, кажется. Карты на тот район не было. Знали азимут и расстояние. Ну, и компас помогал. Осень- она по календарю лишь считалась, а на самом деле морозцы, снег и шикарные полярные сияния. По дороге надо было ещё наблюдения сделать на пунктах, которые мы умудрились найти. Через пару дней пути местность стала гористая, камни под гусеницы лезли, приходилось разувать вездеход и менять сломанные торсионы. Переезд затянулся, и мы попали в пургу. Мело серьёзно почти неделю, не переставая. Благо, в дороге подстрелили ещё одного оленя, еды было вдоволь, но уши и носы опухли и болели от игры в карты, так как игра шла обычно на эти части тела. Проигравший получал щелчки несколькими картами по носу.
Кстати, дежурный рабочий приготовил обед интересный, вряд ли кто такое ещё когда ел. Полярники нам дали немного манной крупы, так он сварил её на сгущённом молоке, отдельно отварил мясо кусочками, а потом мясо в кашу положил и всё перемешал.
Сладкая манка с мясом. Съели... Но попросили больше не экспериментировать.
Наружу выйти было очень сложно, замело вездеход до середины палатки. Прощу прощения за подробности такие, но в туалет приходилось идти с лопатами, причём вдвоём. Быстренько выкапывали яму, один уходил, второй оставался в ней, а потом бегом в палатку. Метель мгновенно наводила порядок и снова всё идеально и стерильно в тундре. Стихла пурга как-то неожиданно. Просыпаемся, а снаружи ни звука.
Кто-то даже предположил, что нас полностью с крышей замело. Вышли наружу. Сияло солнце, снег искрился так, что глаза открыть невозможно было. Полдня откапывали вездеход, прочищали, кое как тронулись с места, а, отьехав метров сто, остановились проверить гусеницы и заметили, что на горке зашевелился сугроб, и из него появился большой волк. Он, неспеша, не обращая на нас внимания, спустился к нашей бывшей стоянке и начал шариться в отбросах. Костей-то накидали немерено за это время. Выходит, все эти дни лежал голодный, пережидал метель и ждал, когда мы стронемся с места. А, может, ночью подходил, когда мы затихали и питался потихоньку- ведь добыть в такую погоду сам бы он никого не смог.
А на базу попали благодаря случайности: остановились пальцы на гусеницах подбить. Я с рабочим Витькой затеял шуточную борьбу, завалил его в снег, а он из-под меня вывернулся и замер. Лежит, руку куда-то тянет и мычит, дар речи потерял. Посмотрели в том направлении- километрах в двух от нас из низины торчали антенны радиостанции. Чуть было мимо не проехали.
© Александр Маевский
Свежие комментарии