Среди расхожих мифов, что так заботливо муссируются в народе и придают психиатрии в глазах непосвященного гражданина облик того самого чудища, что обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй, есть один касающийся недееспособности и опеки. Это целая глава в толстенном обвинительном гримуаре «карательная психиатрия». Дескать, недееспособными признают гениев, либо политически неугодных товарищей, либо надоевших стариков, которых несознательные дети мечтают лишить всего. Гениев и пламенных борцов за лучшее будущее Родины не видел, а со стариками пообщался достаточно, чтобы иметь свое твердое мнение: просто так дееспособности не лишают. И если будущее пожилых людей в руках и на совести их опекунов, то за экспертный вопрос я спокоен.
…Эта старушка-одуванчик была приведена под белы рученьки заплаканным сыном. Бабульке уже было лет восемьдесят с лишним, сыну — порядка шестидесяти. Было видно, как ему не хочется показывать ее психиатру, как он над ней трясется, буквально сдувая пылинки. С порога сын твердо заявил, что ни в больницу, ни тем более в интернат он мать не отдаст, но ему бы от нас хоть какой-нибудь документ, что не всем ее словам можно верить.
В ходе беседы выяснилось, что бабушка уже в течение нескольких лет не узнает родных, не ориентируется не то что в дате-месяце-годе, а даже толком не знает, зима сейчас или лето. Насчет домашних дел можно сказать только одно: хорошо, когда она их не делает. Нескольких пожаров и потопов хватило с лихвой, но ежели бабушка надумала чего сделать: задать скотине корма, дрова порубить или печку истопить — будьте уверены, она это сделает, как бы за ней ни следили. Плевать, что скотина черт-те сколько лет назад осталась в деревне, живут они на шестом или седьмом этаже, плита электрическая, и на дрова годится разве что мебель. Если бы жажду деятельности можно было измерять, эта бабулька стала бы эталоном. Этаким иридиево-платиновым.
Ходить с ней получать пенсию в Сбербанке — то еще развлечение. Недавно посреди зала она снова забыла, что перед ней родной сын, выхватила у него из рук деньги, которые только что ему отдала, да как заверещит на весь зал! И ладно бы что-нибудь нейтральное, семейно-бытовое или, на худой конец, матерно-частушечное — так ведь нет, дернула нелегкая квалифицировать действия сына именно так: «Это ограбление!» Неудивительно, что все клиенты Сбербанка попадали на пол — люди грамотные, боевики смотрели. Хорошо, работники оказались на высоте, разобрались, что к чему, и не стали вызывать опергруппу. Мужику, правда, хватило напутствий от благодарно-облегченных клиентов.
Много проблем и от общения старушки с соседками. Она выходит во двор и начинает стращать местных бабушек леденящими кровь историями, как неблагодарные дети все ее деньги воруют и тайком пропивают, все фамильные драгоценности в ломбард снесли, а ее кормят супчиком из любимой кошки Мурки и котлетами из не менее любимого пса Шарика, кулинары-экстремалы разэтакие! Вот и ходят к ним на квартиру делегация за делегацией — от мэрии до домового комитета. Скоро дойдет до пикетов общества любителей домашних животных.
А последний месяц этот божий одуванчик и вовсе повадился тусоваться около местного торгового центра, просить милостыню и горько жаловаться на детей, которые выгнали ее из дома. Сын, чуть не плача, рассказывал, какой это стыд — каждый раз ее разыскивать и уговаривать поехать домой. Особенно когда она его не узнает.
Бабулька внимательно слушала нашу беседу, кивала, а под конец повернулась ко мне и доверительно так затараторила:
— Вот и я говорю, сынок, фулюганы одни кругом! Аферисты одни, прости господи! И как жить? Они, тунеядцы, деньги у меня воруют, меня объедают — чай, не на хлебе с водичкой ряху такую отъел! Ну никакого спокоя, ни днем, ни ночью. Так что ты, сынок, давай, оформляй вот энтого да кралю егойную в пансионат, а то ведь никакой личной жизни, даже мужичонку завалящего в дом не привести!
* * *
Жил да был на земле одного из питерских ОСМП (отделений скорой медицинской помощи) дяденька. Звали его… ну скажем, Михал Иваныч. Мужичок он был еще не старый, лет так около шестидясети, сухонький, подвижный, энергичный, но числился пенсионным инвалидом, ибо пострадал на ниве химизации народного хозяйства – перенес кое-какое промышленное отравление.
Основные жизнеобеспечивающие системы и органы (сердце, там… легкие, печень, почки), слава Панакее, серьезно не пострадали, но энцефалопатом дядя Миша стал (а, может, и до этого был; то мне неведомо) первостатейным, на всю свою лысоватую голову. И, как многие энцефалопаты, очень он любил полечиться и пообщаться с медиками. Для этого дядя совершал регулярные набеги на поликлинику, не реже двух раз в год проходил курсы стационарного лечения в ведомственной клинике, а в перерывах вызывал к себе на ковер «скорую». При этом радостно извещал подъехавшую бригаду, что чувствует себя замечательно, но инвалидность, мол, есть инвалидность, и надо за собой следить. И упаси Асклепий какого-нибудь неопытного докторёнка не провести Михал Иванычу максимально возможное на дому обследование или недостаточно внимательно выслушать подробный curriculum vitae заслуженного отравленника. В таком случае при первой же возможности следовали звонки в райздравотдел, Комитет по здравоохранению, депутатскую приемную и очень грамотно составленные письменные жалобы по тем же адресам. Дескать, инвалидов обижают и цинично отказывают им в помощи, спасити-памагити! После чего бедолагу-доктора и всё ОСМП с неделю колбасило на предмет всяческих проверок, комиссий и отписок.
Понятно, что любили мы все дядю Мишу как родного. Не реже пары раз в неделю визитировали, выстукивали-прослушивали, снимали ЭКГ, проверяли оксигенацию, сахар крови и проч., проч., проч.. И, конечно, раз за разом выслушивали захватывающую историю героического дядьмишиного отравления – от момента рождения героя до настоящей встречи с доктором.
Вот… А в один прекрасный момент все ОСМП города оснастили компьютеризированной системой «Незабудка». Подсоединялся этот цветочек к городскому телефону и среди прочих полезных функций выполнял запись разговоров диспетчера с обращающимися за помощью. Запись производилась на огромадный диск, стереть или изменить информацию на котором не мог даже зав. отделением, только главврач ТМО (были тогда такие т.н. территориально-медицинские объединения; у нас – две поликлиники, взрослая и детская, и подстанция СМП) и специально обученный компУтерщик. Вместе. Под протокол.
О том, как диспетчерам удалось найти в системе баг, история умалчивает, но они его таки нашли: при нажатии и удерживании определенной комбинации кнопок на клавиатуре диспетчерского компа звук не писался.
И – надо же, какая неожиданная радость! – звонит на станцию Михал Иваныч.
- Я эта, - привычно командным голосом объявляет любимый родственник, - в булочную собираюсь. Подъедьте-ка быстро! ЭКГ снимете, и вообще.
- Слушаю Вас. – ангельским голоском воркует диспетчер… ну, скажем, Тоня. И зажав ту самую комбинацию кнопок рычит: - Как же ты уже всех задолбал… трах-ти-би-дох, пым-пы-ры-рым, в …. душу, в …. чих, в …. нюх, в ….. подмышку ….. … …. ый ты Михал Иваныч!!!!
Дядя радостно шалеет от искренней теплоты приема и без пробуксовки хлещет в трубку свой поток слюней:
- Да ты, соплячка ….ая, слушай, ….ь, что тебе говорят и не …..! Быстро мне бригаду, ….! ...ать ...ать ...ать..
- Представьтесь, пожалуйста. – жалобно исполняет Тоня и опять – тыц! – комбинацию. – Ты, козел, что – русского языка не понимаешь?! (следует краткий экскурс по-русски… после чего кнопки отпускаются)
- Я, пым-пым, тебе, пым-пым, сейчас представлюсь, пым-пым-пым!!!! – верещит Михал Иваныч. – Я тебе, пым-пым-пым, так представлюсь!! Ты, пым-пым-пы-ры-рым, коза, меня , пым-пым, на всю, пым-пым, жизнь запомнишь!!!
Кнопки нажимаются: - Да пошел ты, трям-пири-рим тиу-тиу-тиу-фью, уррродд!!
Кнопки отпускаются: - Господи! Да что с Вами? Объясните, что случилось?
Больше кнопки и нажимать не надо – дальше Иваныча несёт на чистом индейском минут пять. Наконец, притомившись и охрипнув, дядя Миша сипло выдыхает: - Ждите.
И дает отбой.
Еще через час на станцию серым козликом вгарцовывает Михал Иваныч в парадном пинжаке с ленинским значком на левой груди и ведет-торопит за собой главврача и начмеда ТМО (которым, как оказалось, уже звонили из Комитета по здравоохранению с указанием разобраться с жалобой).
- В чем дело, коллеги? – интересуется главврач (ну, пусть будет – Нонна Петровна) у подвернувшегося старшего врача смены. – Почему не принимаются вызовы?
- Не тот! – хрипит дядя Миша, огибая не успевшего и рта открыть доктора и устремляясь в диспетчерскую. – За мной!... Туточки они, вредители! Ну что, коза, дождалась?!!!
- Что Вы хотите? – хлопает ясными глазками молоденькая хорошенькая очаровательнейшая Тоня.
- Я тебе, пым-пы-рым, щас покажу, чего я хочу!! – сучит ножкой и пытается кулачком по столу лупасить Михал Иваныч.
Пока кстати появившийся в диспетчерской «скорик» малехо успокаивает дяденьку и усаживает его в кресло, Нонна Петровна просит: - Тоня Батьковна, дайте нам, пожалуйста, прослушать записи разговоров диспетчера с … (называет время) до … (предположительное время окончания разговора).
- А, да. – «вспоминает» диспетчер. – Был какой-то странный звонок в это время… Сейчас…
Включается воспроизведение записанного «Незабудкой» разговора – рвущий душу дуэт нежной соловушки и бесноватого матершинника.
Гдавврач, не меняясь в лице (а фигле, у тетки врачебный стаж - лет 30), все это выслушивает (до конца!), интересуется у диспетчера: - Номер абонента системой зафиксирован? (а каааак жы?! есесссссно!! :D))) ), обращается к начмеду: - Это, кажется, 206-ая? Мелкое хулиганство? (получает в ответ утвердительный кивок) и наконец поворачивается к притихшему с самого начала воспроизведения дяде Мише: - Так на что Вы хотели пожаловаться, дорогой товарищ?
Михал Иваныч, даром, что энцефалопат, в момент сообразил, что запись служебная и вполне может быть признана доказательством при разборах. Не знаю уж, как он уговорил главную и начмеда замять дело (им-то он своими рейдами в поликлинику надоел не меньше нашего), но в диспетчерскую он в тот же день приволок здоровенный торт и бутылку хорошего вина. И с еженедельными визитами стало попроще. Если уж звонил, то хотя бы брал на себя труд чо-нить жалистное исполнить – мол, в боку колет, или в голове шумит не по-доброму. И всегда – по телефону ли, при личной ли встрече – всегда был предельно вежлив.
Свежие комментарии