Лица во мне
…Прошло одиннадцать лет. Все это время я как будто пребывал в летаргическом сне. А кто-то другой проживал мою жизнь, работая корреспондентом в Фонде независимого радиовещания, ездил на интервью и в командировки, делал программы, учился в Литературном институте. «Скорая помощь» снилась мне, и в последнее время все чаще. И вот круг замкнулся. Я вернулся. И у меня такое чувство, что я никуда и не уходил. И все вопросы имеют ответы. Надо лишь поискать.
Вчера, возвращаясь из больницы в салоне «газели», где все гремит и трясется, грохочет и тарахтит, лег на носилки и закрыл глаза. Жара. Нечем дышать. Липкая потная форма. Но если сосредоточиться на дыхании, то в общем-то не так страшно. И вот я лежал и видел лица. Миллион лиц живет в моей памяти. Лица людей, когда-то мною виденных. Я заметил, что каждый раз, оказываясь на вызове, чувствую человека так, будто он уже знаком. И потом, после того как дверь за мной закроется и я покину его, лицо будет жить во мне еще очень долго, всегда.
Лица запоминаются просто так. Вне зависимости от клинической сложности случая. Запоминаются произвольно, свободно. И я прекрасно понимаю хрупкость и зыбкость, призрачную уверенность в неуязвимости и вечности человеческой жизни. И понимаю, что эти люди, и я вместе с ними, все мы находимся на одной стороне бытия. Никакое знание, никакая вера, не имеющая подкрепления делом и жизнью, не спасают от одиночества, боли, страха, смерти. Я просто пытаюсь помочь. Преодолеть боль и, если получится, начать все сначала, но уже по-другому. Понимая, что каждое слово становится грузом, нести который придется до конца. И мне в том числе. Не говоря уже о делах. Но я знаю, что могу быть кому-то полезен, и сам себя чувствую живым и живущим, таким же, как те, кто набирает 03, может быть, только чуть счастливее оттого, что очень люблю эту работу.
Я трясусь на носилках, на меня постоянно падает вакуумный матрац, который негде закрепить в салоне «газели». Что-то катается по полу, и я уже раз пять искал этот предмет, но никак не могу найти. И я не знаю, что меня ждет через пятнадцать-двадцать минут, и в этом нет ничего страшного. Потому что надо быть готовым ко всему. Я давно это усвоил. И, в принципе, я спокоен. И готов. Только все время хочется спать. И я засыпаю. На гремящих носилках. И у нас новый вызов.
Три сестры
Видел вчера двух сестер. Раньше, возможно, их называли эриниями. Одна слепа. Другая глуха. И обе страдают в духоте и одиночестве. Та, что слепа, побрита наголо. Сверлит комнату невидящим глазом. Единственным. У второй инфаркт миокарда правого желудочка. Она устремляет свой взгляд в потолок, и видно, что очень устала мучиться. Пришлось их разлучить. И слепая сестра осталась одна перебираться по душной квартире, держась руками за стены...
Была и третья сестра. Но она умерла.
О гармонии и смысле жизни
Бабушка девяноста шести лет. У нее сын и два внука. Она все делает по дому сама и готовит на троих мужиков. Мы приехали. Она для вида легла в кровать. Высокое давление. Но получилось почти сразу его снизить – мягко и без последствий. Она из вежливости (чтобы нас не обидеть – мол, вызвала «скорую», а сама бегает) полежала десять минут и подорвалась на кухню варить ужин. Пыталась дать нам пакет пирожков, которые только что, до приезда нашего, испекла. Мы отказались. Для этой женщины не страшна никакая пропасть.
Вышел из строя шнур питания для аппарата ЭКГ. Произошло это на вызове у дедушки восьмидесяти трех лет. Он-то и догадался, что дело именно в шнуре – перетерся у вилки. Достал запасной какой-то там свой личный шнур, и мы произвели замену вилки и кабеля. Дедушка был очень доволен собой, а мы благодарны ему за помощь (ибо на батарейках мы не смогли бы снимать кардиограммы, а заехать на подстанцию было проблематично, потому что вызовы сыпались как из рога изобилия).
Такие деятельные люди, как этот замечательный дедушка, поддерживают гармонию в мире, сохраняют хрупкое равновесие, потихоньку созидают и растят. Мне кажется, поэтому он и живет так долго (и войну пережил и все, что после, жив и относительно здоров и бодр до сих пор), что ему нужно передавать этот опыт созидания и терпения другим. Ведь и нас он чему-то научил, пока мы сидели в его чистой квартире и ковырялись с проводом от аппарата ЭКГ. Меня уж точно. Это, кстати, было самое кайфовое впечатление и переживание за все дежурство.
В остальном люди были странные и совершенно стереотипно мыслящие. Стереотип в том, что есть волшебный укол, от которого все их заботы пройдут, и они смогут и дальше жить как жили: много есть, много пить, курить и валяться на диване, смотря российское ТВ...
Правда, одна бабушка волшебного укола дождалась, для нее им стала сернокислая магнезия внутривенно. На бабушку инъекция произвела ошеломляющий эффект. В буквальном смысле слова. Она вскочила с кровати и чуть не закружилась от восторга, что головная боль прошла, туман перед глазами исчез и вообще «все как-то прояснилось». Бабушкину кошку такое поведение хозяйки возмутило; тяжело спрыгнув со спинки дивана, она степенно убралась за диван, пару раз недовольно фыркнув. Бабушка сразу перестала кружиться и бросилась извиняться перед кошкой. А мы ушли.
Богатырское имя
Святогор лежал на кровати и стонал. Кожа серая, влажная, глаза запали. Температура 39,5. В кармане джинсов оставалась заначка, и это его немного утешало. Он думал, что «скорая» сделает обезболивающее, но врач сказал, что кроме баралгина ничего колоть не будет. А Святогор рассчитывал на промедол или в крайнем случае на трамал. Врач сказал, что надо ехать в больницу. Но Святогор не мог встать и надеть штаны. Правая нога выше колена распухла и гноилась в паху. Врач сказал, что придется ехать как есть. В трусах.
Пришли люди и вынесли Святогора на простыне. Он не понял, как оказался в машине. За полчаса до приезда «скорой» Святогор принял восемь таблеток феназепама и разнюхался половиной из того, что оставалось в джинсах. И когда его выносили из квартиры и грузили в машину, он вырубился. Потом шарил по телу руками и пытался найти заначку. Оказалось, что джинсы остались в квартире.
На следующий день мать привезла выстиранные джинсы. Он орал на нее, кидался подушкой и кружками, стоявшими на соседской тумбочке. Через два дня Святогору ампутировали ногу.
Мать
Однажды вызвали в район Очаковского шоссе. На детской площадке, во дворе, женщина тридцати лет без сознания. Погода была очень пасмурная, сильные порывы ветра поднимали тучи песка и сухой земли, песок попадал в глаза и рот. Пятиэтажки, стоящие параллельно друг другу, образуют коридоры, по которым ветер дует с удвоенной силой. И вот меж двумя домами, в нескольких шагах от тропинки, на утоптанной земле лежит женщина в коме. С посиневшими губами, узкими, точечными зрачками, редко и глубоко дышит. Вокруг толпятся жители: какие-то дети, старуха держит за руку маленького мальчика, он стоит и смотрит на лежащую женщину, раскрыв рот.
Толстая женщина держит на руках девочку, которая с интересом смотрит на меня и на лежащую на земле, как я хлопаю ей по щекам, ввожу воздуховод. Небо свинцово-синее, до черноты местами. Первые крупные капли дождя уже падают на сухую пыльную землю. Над головой, в ветках деревьев запутались два пакета и теперь гулко хлопают, разрываемые ветром. Несмотря на начинающийся ливень, зрители не расходятся. Приходится накричать на них, и они нехотя, словно я прогоняю их со спектакля, за который они заплатили деньги, уходят, недовольно огрызаясь. Один человек вызвался помочь, и, как обычно, это был таджик или армянин. Мы загружаем женщину в салон «газели», и ливень застилает все вокруг.
Ищу вену, чтобы ввести налоксон. Вен нет. Колю в яремку слева. Женщина сразу начинает часто и глубоко дышать и приходит в сознание. Выясняю, кто она и что. Выясняется, что у нее ВИЧ, гепатиты В и С, она бухает и периодически торчит. Сегодня решила заторчать, потому что болит живот. И вот героин исцелил ее от боли в животе. Она уже совсем пришла в себя. Ищет сигареты, хочет курить. Спрашивает, где мы находимся. Я называю адрес. Она расспрашивает детали и подробности, как я ее нашел. Рассказываю. И она начинает выть и возить себе грязными ладонями по лицу. Оказывается, она живет в этом доме. И становится понятно, что старуха с ребенком – это ее мать и сын, тот самый, который не мог отвести взгляда от женщины, лежащей на земле.
Предложил ей поехать в больницу. Отказалась. Прошло уже много времени. Ливень почти кончился, и мне нужно было что-то делать дальше – запрашивать госпитализацию или заканчивать обслуживание. Женщина успокоилась. Я открыл дверь, и она ушла в сторону пятиэтажки неровной походкой под ослабевающим дождем.
Прибрался в салоне. Пересел в кабину. Отзвонился, и нам дали следующий вызов. Водитель ругался и предлагал расстреливать наркоманов и барыг. Всех подряд. Без суда и следствия. Я смотрел в запотевшее лобовое стекло. Правый дворник почти не работал. Как обычно.
Не хочу быть обузой
Бабушка восьмидесяти семи лет вкручивала лампочку в люстре. Оступилась и, не удержав равновесия, ударилась головой о спинку кровати. Повез ее в больницу зашивать. Спрашиваю, зачем полезла. Ответ: «Не хочу быть обузой».
Конечно, рано или поздно приходит время, когда тело не позволяет выполнять привычные действия и нужна посторонняя помощь. Грустно, когда ее нет. Или она приходит в таком виде, что лучше бы ее и не было.
Помню, приехал как-то к старушке, которая живет с дочерью, ее мужем и детьми в трехкомнатной квартире. Отдельная комната. Чисто все. Аккуратно. Бабушка сама чистенькая. Прохожу в комнату к ней. Сидит в платочке, в платье, одета уже, с сумочками. И в слезы: «Мне так плохо. Не могу тут больше находиться, сынок, отвези меня куда-нибудь!» И вдруг достает из наволочки триста рублей. Где-то так, я не считал и не брал эти деньги.
Пытаюсь понять, что и как. И найти хоть какой-нибудь предлог для госпитализации. Ничего. Никаких оснований. Можно придумать госпитализацию по социальным показаниям, но такое очень редко прокатывает и в данном случае маловероятно, так как все трезвые, все чисто.
Объясняю, что не могу везти ее просто так. Она плачет и встает на колени. Короче, везу в больницу с диагнозом холецистит. Объясняю ситуацию хирургу. Конечно, хирург шлет меня лесом. Иду к завотделением. Та говорит, что положит бабушку в коридор, но только на три дня. С чистой совестью уезжаю.
Проходит месяца полтора. Приезжаю на тот же адрес. Родственники говорят, что бабушке плохо. Не разговаривает. Не ходит уже два дня. Отвожу бабушку в неврологию. Там она через неделю умирает. Оказывается, после того, как ее выписали из больницы, она перестала принимать лекарства. И как результат – инсульт. Такое сознательное самоубийство, растянутое во времени.
Не знаю, что там и как. Родственники не показались мне упырями или маньяками. Но у этой старушки тоже была ключевая фраза: «Не хочу быть обузой».
Иногда такое бывает. Не часто, но бывает. Дедушка с повторным инфарктом, который умер в лифте, когда мы поднимались в кардиоблок, в машине мне говорил: «Таких, как я, надо сбрасывать в пропасть, как в Спарте». Это были его последние слова.
Рождество
Меня не покидает чувство праздника. Какого-то внутреннего, живого, родного и тихого. Порой я не понимаю, что с этим делать. Это чувство мало связано с календарем дат и событий, традиций и обычаев.
Странно, Рождество для меня всегда проходит менее значительно, чем Пасха. Хотя без рождения нет и воскресения. Я верю в чудо. Вообще допускаю, что может быть все, что угодно...
Сегодня ночью забирали с улицы с переохлаждением, отморожением кистей, внутричерепной гематомой мужчину шестидесяти двух лет. Пьяного. Мокрого. Выгнувшегося дугой: он пытался залезть на скамейку, но сил уже не было. И он просто лег спиной на скамью, а ногами уперся в скользкий асфальт и что-то мычал. Рядом стояли и наблюдали эту картину двое молодых людей. Это они вызвали «скорую»...
В машине, пока мы ехали в больницу, мужчина с огромной нежностью вспоминал свою дочь – Настюшку. Он был твердо уверен, что сейчас 1990-й, скоро Новый год и мы едем в больницу города Красноармейска, где ему обещали обследовать сердце… А ровно в полночь, еще до встречи с ним, мы въезжали в кардиореанимационное отделение одной из больниц, где в тишине на кроватях сидели старушки и смотрели на мигающие гирлянды, протянутые над входом в палаты. В тот момент не было никакого ощущения праздника. Как не было его и позже.
Только потом, когда я ехал домой по залитому солнцем проспекту, меня вдруг догнала волна чудесного настроения, которой очень хочется поделиться, но думаю, что выглядеть это будет довольно смешно...
Жизнь как путь
Нимврод, эфиоп, православный христианин, бездомный, выкинутый охранниками одного из торговых центров на улицу.
Конечно, Нимврод был пьян. Не очень. Слегка. Такая незначительная деталь к его облику. Пьяный эфиоп на снегу в прекрасных ботинках «Меррелл», теплой куртке, чистой рубашке и чистых носках. С разбитым об асфальт лицом. Он жалобно плачет, и его большой жирный живот трясется как студень.
Он рассказывал о своей дочери, которая учится в Торонто на архитектора, о том, что патриарх Алексий II – святой человек: он благословил Нимврода проповедовать. И Нимврод хочет вернуться в Эфиопию, уйти в коптский монастырь, там трудиться и говорить с людьми. Он плакал и просился в больницу Святителя Алексия. Но нам дали другую, и мы повезли туда плачущего Нимврода.
Я говорил с ним о любимых библейских историях. В Новом Завете ему нравятся послания Иоанна Богослова, слова «Бог там» – он указывает на заднюю дверь, «Бог там» – его толстый черный палец упирается в потолок, «Бог там» – он делает жест рукой, обводя все мироздание, приводят его в какое-то исступление. Он продолжает плакать и благодарить. Слюна смешивается со слезой.
Чтобы его отвлечь, расспрашиваю про Эфиопию, Аддис-Абебу, про пальмы и финики, про коптские храмы. Мы говорим о золоте храма Христа Спасителя, о патриархе Кирилле, о том, что нужно менять жизнь…
В больнице его узнали. И не были особенно рады. Оказывается, он там не первый раз. И даже не второй. Он говорил что-то про посольство, открытый билет, Шереметьево, но мне пришлось его покинуть. Оставить на носилках в белой смотровой комнате среди храпящих и хрипящих братьев – пьяных, битых, бездомных...
Нимврод, тот самый Нимврод, построивший Башню, теперь слоняется по московским улицам – как толстый больной слон, замерзший, пьяный и потерянный, облаянный быдловатыми охранниками торгового центра.
Потерянная старушка
Миловидная бабушка сидит в отделении милиции. Одна. На старом, обитом кожзаменителем диване годов 50-х. Диван стар, как и бабушка, как и здание, как и мир, в котором она живет. Сотрудники милиции стоят в стороне, разговаривая о своем. Изредка то один, то другой бросает в сторону дивана долгий изучающий взгляд. Старушка как будто чувствует, что на нее смотрят, и сразу поднимает голову. Одета она тепло, аккуратно, чисто. Под искусственной шубой – теплая овечья безрукавка. Вязаная шерстяная шапка, теплые брюки, ботинки. В кармане двадцать рублей, ключи. На брелоке ее имя и номер телефона.
Женщину нашли на смотровой площадке Воробьевых гор. Она не помнит ни кто она, ни как ее зовут, ни где живет, ни сколько ей лет, в общем, ничего. Что удалось выяснить из ее бессвязного рассказа, так это то, что работала начальником, жила хорошо, никто не обижал, не бил. Дочь у нее хорошая, сейчас 1930 год, страна – русская, город – Москва, ничего не болит, но что-то стало с головой...
По телефону, указанному на брелоке, никто не отвечал. Сегодня позвонил дочери – бабушку она нашла в больнице в Сокольниках через пару часов после того, как я передал ее психиатрам. Живет она на юге Москвы, и дочь не понимает, как она могла оказаться там, где ее нашли, – без денег, без проездного. Вышла погулять…
(с) Алхас Мхонджия
Свежие комментарии