Уважаемые читатели, оговорюсь сразу, в рассказе нет мистики или ужасов. Так что все нелюбители жесткого реализма, просто пролистните тему дальше. Остальным, надеюсь, рассказ будет интересен.
Дед Степан.
Деда Степана не любили на улице. Может быть старожили и помнили за что именно, но молодежь просто впитала неприязнь к старику следом за старшим поколением. Какой бы странной и дикой не казалась бы ситуация, но с уходом в лучший мир стариков, девяностолетнего деда нелюбили по-инерции.
Частный сектор промышленных районов Харькова, это особая и довольно замкнутая конгломерация. Как одесские дворики или американские "виллиджи". Да, жители ходили на работу, участвовали в общественной жизни. Но узнать что происходило внутри, мог только тот, кто прожил там не один десяток лет. Мой сосед переехал жить двенадцать лет назад, а его все еще считали "новоселом" и пришлым. А дом в общественном сознании еще принадлежал Зое Геннадиевне, старушке отдавшей Богу душу пятнадцать лет назад.
Но многие привычки въедались в людей. Уже не требуя логических, да и каких-нибудь других объяснений. Вот потому деда Степана и нелюбили.
Не сказать что одинокий пенсионер был неряшлив. Насколько девяностолетний одинокий мужчина мог, он ухаживал за собой. Не носил засаленных рубашек, чистил дряхлую обувь и тщательно брился. За много лет общественного порицания он привык быть в одиночестве и редко вступал в беседы с окружающими. Предпочитая молча сидеть на ветхой лавочке возле забора и наблюдая за кипевшей вокруг жизнью.
Будучи на тот момент ребенком, я до чертиков боялся его. Хмурый дед, странно хромающий, он был олицитворением страшных намеков в сказках и темных теней в пустующем доме. Долгое время мы, а это десяток детей от пяти до десяти лет с близлежащих домов улицы, держались от него как можно дальше. Лихостью считалось даже просто пробежать по противоположной стороне улицы, когда он выходил погреться на солнышке.
Время шло и в нас, в детях, началось "жеребьяче чувство" предвестник подростковых гормонов и головной боли родителей. Бегать с машинками становилось не интересно, куда веселее залезть на самое высокое дерево и оттуда, балансируя на хрупкой ветке, дразнить более робких товарищей. Или залезть в сад расположенного неподалеку садового питомника за кислыми, незрелыми яблоками. Мы все были уверенны что его охраняют сторожа с ружьями, хотя никогда ничего кроме мата от сторожа не слышали.
Естественно, очередной целью для того чтобы доказать что ты "мужик", стал дед Степан. Вот тут-то забуксовала вся "гоп-компания". Мы его реально боялись. Почему первым вызвался я? Понятия не имею. Может меня было легче "развести на слабо" или мой страх был сродни неприязни к нему взрослых, наносным и ненастоящим. Не буду врать - не знаю.
Мелкими, осторожными шажками, шаркая сандалями по пыльной грунтовке проезжей части улицы, я подошел к деду Степану метров на пять и поздоровался. Старик не шелонулся. Что это, думал я, подманивает ближе? Только через несколько секунд я догодался что он меня просто не услышал. Как у многих стариков, у него был плохой слух. Я подошел еще ближе и сказал:
- Здравствуйте!
Дед Степан медленно повернул голову. Если он и был удивлен, то на морщинистом лице с обвисшими щеками это никак не отразилось. Какой же он старый, мелькнула у меня мысль. Лицо, иссеченное годами и переживаниями, напоминало ветхую доску на заборе. Нет, не гнилую, высушенную, покрытую трещинами, но все еще крепкую. Но глаза, серые, внимательные, не были тронуты безумием. Наоборот, светились опытом и легкой насмешкой, похоже видок у меня был тот еще.
- Ну здравствуй, молодой человек.
Голос был скрипучим, невнятно произносившим гласные. Лишь много лет спустя, я узнал, работая на вахте, что это не от старости. Просто когда очень долго молчишь, губы и язык не сразу вспоминают речь.
Я стоял перед ним, дурак дураком, совершенно не представляя что делать дальше. Старик усмехнулся, на секунду обнажив ровные, крепкие и совершенно желтые от табака зубы. Потом хлопнул широкой, костлявой ладонью рядом с собой по лавке:
- Садись, гостем будешь!
Наверное, на расстрел идут охотнее, чем я преодолевал эти четыре шага.
- Боишься? - насмешливо спросил он.
- Нет! - с вызовом, да в общем-то и грубовато ответил я и уселся на нагретую солнцем доску.
- Это правильно, - проворчал старик - мужик должен преодолевать страх.
Мы замолчали. Я не знал что говорить. А с его стороны не последовали стандартные вопросы о школе и являюсь ли я пионером. Дед Степан достал папиросу и закурил (оговорюсь что дело происходило в девяностом году и ничего предосудительного в его действиях на то время не было). Веселая беседа явно не складывалась. Но один вопрос вертелся у меня на языке. Если вы знаете хоть одного сдержанного в вопросах мальчика десяти лет, то вам повезло. В моем же случае язык работал быстрее мозгов:
- А почему Вас все не любят? - выпалил я и сам обалдел от собственной наглости.
- А что действительно не любят? - с насмешкой ответил вопросом на вопрос дед Степан.
- Нуууу... - это был один из первых случаев в моей жизни, когда я понял: если страстно хочешь что-то сказать, лучше обвяжи язык вокруг шеи... узлом.
- У них нет ко мне злости. - тихо сказал старик жестом обводя улицу. Я притих, где-то, в глубине души понимая, лучше молчать и слушать - Они просто чувствуют как я сам к себе отношусь. Душа ведь как зеркало и под одеждой ее не спрячешь...
В сорок шестом году это было. Весь полк вернули в сорок пятом, а наша рота осталась в Германии. Строили, кормили тех, кого убить хотели, лечили... Пусть пять лет, не четыре, но вернуться домой целым было удачей. Осколок в ноге, да царапина на плече, вот и все чем война "наградила". Не поломанный, в своем уме... Маришке, жене моей, завидовали все бабы с улицы. Гостинцев разновсяких привез. Даже машинку швейную, зингеровскую. И мотоцикл трофейный.
Дед Степан замолчал. И молчал долго, я уж подумал что это все, но он продолжил:
- Этот чертов мотоцикл! Загрузил барахло в коляску, да шнапса-коньяку-шоколада всякого, это вы сейчас конфеты в магазине когда хотите можете взять, а тогда голодное время было. - я пропустил эту реплику мимо ушей, слишком часто все взрослые рассказывали о том, что мы не ценим изобилие в котором живем и я такие тирады принимал как неизбежное зло при общении с взрослыми.
- В июле сорок шестого года приехал домой, - продолжил дед Степан - Радость, веселье, вся улица гуляла. Маришка цвела как васильки на лугу. Война окончена, муж рядом, что еще для счастья надо?
До станции и в город, к Газпрому, куда надо было ездить, везде садил рядом Маришку. Любила она прокатиться с ветерком. Соседки завидовали. В сорок шестом и велосипеды-то не у всех были. Немецкая техника надежна, а все же ломается со временем. В конце августа фара погасла, а лампочку обещали достать только в сентябре. Годовщина освобождения Харькова, как тут не поехать, салют смотреть?
Я согласно кивнул, на двадцать третье августа салют всегда был великолепный.
- Хотел бы я сказать, - продолжил рассказ дед Степан, но теперь его слова отдавали пыльным запахом полыни - что предчувствовал беду. Но нет. Веселые поехали, нарядные... Она в платьице ситцевом, шаль прихватила от ночного холода, я в мундире. Туда, по сумеркам доехали. В ладоши хлопали, ура кричали... радость...
Обратно едем - темно. А Маришка: "гони, гони, Степа". Мостовая на Харьковской еще не востановлена после снарядов. Куда там, центр еще не востановили после фашистов. Вот и угодил я передним колесом в яму.
Меня выбросило, хоть бы царапина. А на нее мотоцикл сверху упал. Я в крик: "помогите"! А что помогать, если она уж не шевелится?
Дед степан замолчал, опять закурил. А я сидел придавленный рассказом. В моем детском сознании, благодаря советскому кино, четко отпечатолось что война была горем, но после все было хорошо. Вот просто хорошо и никак иначе быть не может. Оказывается может.
- Не они меня не любят. - в голос старика вернулась прежняя сухость, чуть разбавленная насмешкой - Это я себя не люблю. Не они забыть не могут, я забыть не могу. И простить тоже не могу.
- А она простила? - сам не знаю почему я спросил это. Просто, казалось это единственные правильные слова.
Дед Степан промолчал. Растоптал окурок и тяжело, грузно поднялся.
- Приходи, если захочешь. - сказал он и побрел к калитке.
Друзьям я не рассказал о чем старик мне рассказывал. Наплел обычную пургу о военных подвигах и подобное. С дедом Степаном мы общались. Правда на "стандартные" темы про пионеров и школу, но потом мать отправила меня в Мурманск к бабке с дедом. Когда я вернулся он уже умер. А я так и не узнал, смог ли старший лейтенант Степан Владимирович Любомиров, обладатель двух медалей "За отвагу", простить себя...
Свежие комментарии