- Что сказала? - не поняла Яга.
- Обломилось, - уточнил сержант.
- Ах, вот ты о чем, - старушка рассмеялась, - это я у Горыныча научилась. Сама-то целыми днями в избушке своей обитаю, да по полянке хаживаю, за водицей с Виссарионычем и то нечасто выходим, а Калистрат по свету летает, слушает, вот и набирается слов новых диковинных. Пойдем что ль?
- Елисеевна, а как вы здесь живете, - Иван чувствовал себя мальчишкой, которому первый раз доверили помочь в ремонте мотоцикла. Было одновременно страшно, необычно и безумно интересно.
- Да по-тихому, - начала рассказ Яга…
Кот, неторопливо перебирал лапами впереди, а Иван, стараясь не расплескать воду, шел и слушал.
О том, как повезло с Домовым, старательным, работящим помощником, «а то ить куда мне старой со всем управиться».
И гостях, периодически забегающих – заходящих – залетающих – заползающих в избушку. «Каждый ведь с подарочком, чтобы бабушку уважить, а мне приятсвенно».
Как Горыныч пролетал вечером мимо церквушки и «заприметил мужичков лихих мерзопакостных, в замке ковырявшихся». Понял змей, что хотят они ограбить «место святое, дабы на зелье хмельное копеечек получить». И как «Калистратушка беседу с ними провел нравоучительную, задницы подпалив самую малость». С тех пор неудавшиеся воришки капли в рот не берут и «служат батюшке, за порядком смотрят, забор отремонтировали, стены красят, а Горыныч полюбил притаиться за стенкой и слушать проповеди, уж больно душевно отец святой их читает».
О гусях – лебедях, которые, не похищали детей, а наоборот возвращали сорванцов домой и больно щипали нерадивых мамаш, забывавших, что детишек малолетних нельзя оставлять без присмотра. Но «разве кто из этих дурёх непутевых сподобится вину свою признать, вот и придумали они сказку неправдивую о птичках заботливых».
Скрипучий, но мелодичный голос старушки слушал весь лес. Белка грызла орешки, боясь случайно хрустнуть скорлупой, огромный майский жук, крадучись, на цыпочках пробежал мимо и только потом, натужно гудя, снова взлетел.
Даже ветер притих, чтобы не пропустить ни слова из невероятной истории о том, как Горыныч заметил посреди болота крохотный островок и просил у Водяного разрешения пользоваться иногда «запасным аэродромом на случай форсмажорных обстоятельств, возникающих в ходе резкого изменения погодных условий, приводящих к появлению зон турбулентности и, как следствие, легкому травматизму. Данное обстоятельство способно спровоцировать экспоненциальное снижение подъемной силы крыльев, а это грозит крушением воздушного судна, что, учитывая его боевую мощь, чревато разрушительнейшими последствиями для окружающей среды, которые могут выражаться как в глобальном изменении климата, так и в несезонном выпадении осадков, например, лягушек в зимний день».
- И ведь говорит слова вроде знакомые, стервец, а ничего непонятно. Вот Водяной и отказал в просьбе, решив, что Калистратушка послал его по матери. Опосля хозяин водный ко мне приходил за отваром целебным, ибо от речи той голова у него разболелась.
А Горыныч сильно обиделся и решил отомстить по интели,по интили, а, по интелихентному. Мол, коли не понимаешь ты, водомерка, языка современного, будет тебе язык древний. Собрал он хухликов, то бишь чертиков речных да болотных, и учил их неделю чему-то.
Потом Водяной сам уговаривал змеюшку:
- Забери этот островок себе, хоть под «еродром» диковинный, хоть под палаты каменные, а хошь – сожги его, только пусть заткнутся воспитанники твои, ибо моченьки нету кожный день слушать, как мелочь хулиганистая орет.
Ведь хухлики-то, Калистратушкой обученные, цельными днями верещали на бережке:
- Кто на ближнего соседушку овощ огородный, корнеплод всезнающий, положимши и в дозволении посадки аварийной отказамши, тот есмь символ плодородия языческого у зверя, моржом званого, и надобно тому всяко зверско глумление учинити, в тыл бабий дебелый посылати, мужиком девкообразным называти, дабы рыло его некошерно искривилося. Аще и се не споможе, то слово оному срамное изречи, чудаком на букву «м» назвати и перст серединный показати.
- Я смотрю, Калистрат Горыныч, у вас самый прогрессивный и образованный, - подавив вырывавшийся хохот, сказал Иван.
- А то, - охотно подтвердила Яга, - вот ты, Ванюша, гляжу, молодец властью облеченный?
Сухонький пальчик указал на воротник гимнастерки:
- Знаки воеводы небось?
- Да ну, - улыбнулся сержант, - какой я воевода, бабушка, это петлицы обычные, цвет зеленый, потому что пограничник.
- А треугольнички для чего, - не унималась Яга.
- Звание показывают, я командиром отделения был, десятником, по-вашему, - быстро уточнил Иван.
- Всё одно богатырь ты грамотный, вот и объясни бабушке темной, до трех на пальцах считающей, слова иноземные. Давеча змеюшка прилетел и орет:
- Мать, наливай фронтовые, я двух худых завалил, хотели наших ишачков в штопор отправить.
- Я налить-то налила, а сама думаю, что это за недокормыши такие диковинные, коих валить аки лес надобно, да из каких краев ишачки на земле нашей взялися, которым лиходеи тощие штопором грозили.
Уже с немалым трудом справившись с приступом смеха, сержант выдохнул и ответил:
- Ишачки – это И-16, истребители наши, птицы железные, а худые, их еще мессерами называют, мессершмиты то есть, - истребители вражеские, немецкие. Видно, ребята летели с задания, а ни снарядов, ни патронов не осталось, может, подбитые вдобавок, вот и подкараулили их.
- Значит, не зря бочонок выставила, - довольно улыбнулась Яга, - спас души воинов наших поднебесных.
- Не зря, - кивнул Иван, и добавил, - за такое орден полагается. А Горыныч рассказывал, как бой проходил?
- Знамо дело, да только я не поняла ничего, вроде и хвалить его надобно, а в голове каша от форсажей, парашютов и эрэсов, которых не было, а то наши летуны натянули бы мессеров по самый вечер добрый в позиции березки сломанной.
- Ого, - искренне удивился сержант, изо всех сил стараясь откровенно не рассмеяться, - оказывается, вы все помните?
- А ты что ж, совсем меня за старушку беспамятную держишь, - усмехнулась Яга, - память у меня ещё ого-го.
- Расскажите про бой, пожалуйста, - поддержанный мявом Виссарионыча, попросил Иван. Ему было безумно интересно услышать, что такого сделал сказочный Горыныч, чтобы отправились в последний полет немецкие истребители.
- Ну, коли интересно, слушай, как он мне говорил, - и, немного прикрыв глаза, старушка начала рассказ.
- Мать, я ж законов-то наших не нарушаю, никому не показался, летел на запасной аэродром, братии своей мелкой на пробу шнапс трофейный доставить обещался (спасибо овиннику, спер у вражин, а ночью вынес из амбара, ниче, не подохнут без пойла своего рыла иноземные).
Версты две оставалось, гляжу – наши ишачки летят. Первый дымит слегка и еле движется, видно, что подбитый, а второй его охраняет. Молодец, думаю, не бросил друга. Порадовался за них, а тут – мать честна, худые, сразу два.
Падальщики трусливые, в бою честном побоялись ратиться, так раненых добить решили. Вздохнул я тяжко, эх, прощевай шнапс трофейный, с ящиком в лапах не помочь мне воинам поднебесным. Ничего, мелкота трезвой побудет, да и Водяному спокойнее. Пока я от водки-то избавлялся, диспозиция изменилась, раненый ишачок тихохонько далее подымил, а вот второй, мыслю, жизнь за друга положить надумал и к атаке изготовился.
Э нет, думаю, рано тебе помирать, воин. Развернул я самолет его аккуратненько и подтолкнул, а он, вот же упрямый, из крыльев вырвался, петлю сделал и назад. Что ж ты к смертушке сам просишься, голова твоя еловая, земле нашей такие храбрецы живыми нужны. Повернул его опять да дунул посильнее и подтолкнул еще раз, лети к своим, дескать, а я уж тут сам повеселюсь. Кажись, понял меня герой небесный, а я завертел хвостом и давай высоту набирать.
Мессеры-то уже газы пущать начали, задымили то бишь. Эге, думаю, поди двигателя перевели на форсированный режим для сближения и атаки. Где ж такое видано – двое против одного, и знают же, гады, что ни эрэсов у нашего, ни иного боезапаса не осталось.
Стыда нет и совести у плодоножек иноземных, ведь уже на курс выходят, паренька нашего догонять собрались, потом зажмут в клещи и все, «прощай, гармонь любимая, никто не узнает, где могилка моя».
Только не бывать этому, ой ты, гой еси, забава молодецкая. Выбрал левого мессера, больно наглый, все виражи закручивал, так дымил, я аж расчихался. Взял его крыльями и тюююююююююю, запустил самолётик. Сразу детство шаловливое вспомнил, когда тятенька мне еропланы из листиков мастерил. Хорошо пошел ворог в высь небесную, я за ним, глядь – а летчик уже катапульту собрался включить.
Куда ж ты, родимый, да без моего благословения. Присел я на кабинку, передохнуть, запыхался махину эту толкать. Чую, тюк мне под хвост, ага сработала эвакуация экстренная, да не так, как хотелось нехристю. Заглянул – у летчика глаза на переносице, знатно маковкой-то приложился, но дышит, кажись. Забавы ради я мессера по крылышку шмякнул хвостом. А потом ещё разик и ещё, он ить так вертится забавно, чисто игрушка детская, юлой именуемая. Хорошо раскрутил, немец в кабине, как жук в коробке болтается и верещит чего-то. Благодарил, наверное, что вернул его к сознанию. Поиграл я минутки две, а потом пнул худого под хвост и молвил вслед «лети лети, лепесток, через запад на восток». Красиво в штопор вошел, полюбовался я на это минуту - другую. И тут меня как обухом по колокольчикам молодецким стукнуло.
Батюшки, а где второй? Он же в стороне держался. Гляжу – улепетывает, басурман. Эх, думаю, была не была, первая и третья головы развелись в стороны, вторую вперед, делаю резкий с предельной перегрузкой левый боевой разворот для выхода на встречный курс. Заканчиваю маневр на высоте с половину версты, крылья растопырил, да как сделаю второй боевой разворот.
Чую – прямо надо мной друг любезный. Я ему в брюхо с трех голов так жахнул, что летчик из кабины сам выскочил, припекло, видать, седалище. Самолет вниз закувыркался, а этот хмырь уже на стропах повис.
И так мне вдруг обидно стало, подумал, вот прилечу, а хухлички ко мне прибегут с глазоньками красными, вопрошать станут «принес ли чего горячительного для сугреву, отвечай, ящерица трехголовая». А мне и сказать – то нечего. Заныло сердечко ретивое, и не заметил, как видимым стал для немца. Тот гляделки свои вылупил, и затих.
Но я-то динозавр приличный, хоть и кличут некоторые птицей – мутантом или пресмыкающимся с гиперактивной системой регенерации тканей, поздоровался вежливо и спрашиваю: «Тепло ли тебе молодец, тепло ли тебе красный». Слышу – вроде шепчет чего-то.
Что ж ты, говорю, дурилка, стишок мне рассказываешь, чай, не Дед Мороз со Снегурочкой, подарочка не дам. Громко спросил, испужал, наверное. Обмер бедолага и так запах, так запах, как самогонка у кикиморы.
Кстати, мать, ты проверь популяцию мухоморов. Чует мое сердце, что эта выдра болотная их в питье хмельное добавляет, а мы ведь боремся за звание леса экологически чистых продуктов. И какая будет экология, если химию грибную пользовать станут, это ж сплошные канцерогены.
- Ванечка?
Но Иван, ничего не слыша, уперся головой в старую ель и плакал, захлебываясь от хохота, рядом исступленно колотил лапой по земле Виссарионыч. Смеялось все: ветер, старый пень, деревья, трава, мелко тряслась прошлогодняя хвоя, даже вернувшийся послушать майский жук тоненько хихикал, изредка всхрюкивая.
- Ваня? – удивленно переспросила Яга.
- Простите, пожалуйста, - кое как справившись с собой и вытерев слезы, просипел Иван, - я такого рассказа никогда не слышал.
- Растолкуешь? - не унималась старушка, - тоже посмеяться хочу.
- Конечно, тем более, что идти нам ещё долго, наверное, - улыбнулся сержант.
- Не прав ты, солдатик, мы уже пришли.
- Мяв, - согласился с хозяйкой кот.
- Добро пожаловать, гость дорогой, - Яга раздвинула кусты, открывая полянку.
Пораженный Иван замер, затем, с трудом прокашлявшись, прошептал:
- И правда, врут сказки.
(продолжение следует)
Автор: Андрей Авдей
Свежие комментарии