Автор: Екатерина Коныгина
Рыбачили в безлюдном, очень уютном и красивом месте. Наловили... ну, врать не хочу, а в правду вы всё равно не поверите. В общем, клёв был фантастический.
Довольные, сварили уху, наелись от пуза, хряпнули водки; не очень много, меньше поллитры на компанию. Пили не все: Тимур, большой и умный овчар, естественно, не стал. Да мы ему и не предлагали. Кроме него нас было трое: я, мой старый товарищ Вовчик и его хмурый знакомый по имени Шур. Шурик значит, Сашка, Александр. Вот о нём-то речь и пойдёт.
Вовчик взял его с нами развеяться. Так-то мы чужих с собой не берём. Тем более в такие особые, недавно обнаруженные богатые места. Но Вовчик за него очень просил — дескать, совсем приуныл человек, очень плохо ему. Что-то не то в личной жизни. Ну ладно, если так — почему бы и не взять? Поехал с нами.
Рыбак из Шура оказался никудышный. Всё делал правильно, но видно было — не его это. Да и не тут, не с нами он душой находился, где-то витал всё время. Только к вечеру немного оживился. Ну, для того его и брали, отвлечься.
Выпили, в общем, водки, потравили байки, залезли в палатку спать. Тимур остался снаружи. Всё как обычно, всё как всегда. А вот дальше...
Проснулся я от... да даже не знаю, от чего. От тишины, наверное. От нехорошей тишины, гнетущей. Такой на природе не бывает ни днём, ни ночью, тем более рядом с водой. Рыба плещется, камыш качается, шелестит на ветру... А тут ничего, ни звука. Сразу как-то очень неуютно стало. И тут звуки появились.
Сначала Тимур к нам в палатку залез, поскуливая. Скулил тихо, как будто шёпотом. А овчар наш, между прочим, и волков гонял, и на кабаньей охоте не раз бывал. Вот уж кто не из трусливых, так это он. А тут скулил, как побитый щенок. Не защищал нас, как положено — сам защиты просил. А затем...
Затем засмеялся кто-то снаружи. Негромко так, по-детски. Словно бы маленькая девочка. И как будто в подтверждение — хлопки в ладоши. Тоже негромкие и неумелые, детские. И шелест. Тоже тихий, в общем, но очень уж... Даже не знаю. Тихий, но много его. Словно бы огромная, очень огромная змея по траве ползёт. Тихо ползёт, осторожно, но травы подминает много. И опять детский смех.
Я как представил себе эту маленькую девочку с огромной змеёй вместо ног, радостно ползущую к нам в темноте, хлопая в ладоши... Так у меня сердце в пятки и ушло, а волосы по всему телу дыбом встали. В палатке нашей, понятное дело, уже никто не спал. Все дышали через раз и слушали, что там снаружи происходит... А шелест этот всё ближе, всё слышнее... И смех тоже...
И вот тут этот, значит, знакомый Вовчика, Шур который, спокойно так расстёгивает спальник и лезет вон из палатки. Буднично, не торопясь, но и не сомневаясь. Словно бы позавтракать. Вылез и что-то там, снаружи, сказал. Первый раз я не расслышал — от удивления, наверное, — но он повторил.
— Ну и где ты? Поговорить хочу.
А ему кто-то и отвечает! Детским таким голоском, как и смеялся. Это я тоже не разобрал — да и не особо хотелось. А хотелось мне завернуться в спальник, зажмуриться покрепче и провалиться в глубокий сон. Или под землю поглубже. Сердце так в пятках и оставалось всё это время. Но я всё равно продолжал слушать.
— Давай сейчас, — это опять вовчиков знакомый. А ему снова кто-то что-то детским голосом в ответ — так же неразборчиво, но уже менее уверенно. И с какой-то злобой, что ли... Дети так не говорят. Что-то, видимо, не заладилось у той огромной змеюки, которая с Шуром разговаривала.
— Ну вот когда созреешь, тогда и зови, — сказал Шур с такой, знаете ли, досадой в голосе. Словно бы последнюю надежду у него отняли. И обратно в палатку полез. В спальник упаковался, а нам с Вовчиком и выдал, грустно-грустно:
— Спать, мужики. Не будет ничего...
Снаружи пошуршало ещё немного, затем стихло. И смеха с аплодисментами тоже больше не было. А когда Тимур из палатки вылез, нас с Вовчиком совсем отпустило. Шур же к тому моменту уже и похрапывать начал. Ну и нас постепенно сморило.
Утром мы про этот случай не говорили. Да и потом не обсуждали — не тянуло как-то. Только Шур ещё грустнее стал, да и нас с Вовчиком как-то этой своей грустью заразил. Вовчик его весь свой НЗ коньячный выпить заставил, что для Вовчика совсем нехарактерно. Тот поблагодарил, но выпил, как чай, никак на него не подействовало.
Вот, собственно, и всё. Только через год с небольшим Вовчик упомянул, что этот его знакомый, Шур, с которым мы на рыбалку как-то ездили, пропал. Родные выяснили, что он вышел из дому, купил в охотничьем магазине спальник, сел на междугородний автобус, и больше его никто не видел.
Жаль человека, конечно. А то место, где с ним рыбачили, мы с Вовчиком больше не посещали. Я вот только думаю, что надо бы туда съездить, надо. Одному, конечно, а то мало ли... Не знаю, что Шур у той змеюки получить рассчитывал, да только у меня сейчас тоже разлад в личной жизни. Такой, что жить не хочется. И не боюсь уже ничего. Что делать, как быть — не понимаю...
Приеду на то место, выйду ночью из палатки, заслышав детский смех, и спрошу:
— Ну и где ты? Поговорить хочу.
Авось и подскажет что-нибудь. Или хотя бы съест.
Рыбачили в безлюдном, очень уютном и красивом месте. Наловили... ну, врать не хочу, а в правду вы всё равно не поверите. В общем, клёв был фантастический.
Довольные, сварили уху, наелись от пуза, хряпнули водки; не очень много, меньше поллитры на компанию. Пили не все: Тимур, большой и умный овчар, естественно, не стал. Да мы ему и не предлагали. Кроме него нас было трое: я, мой старый товарищ Вовчик и его хмурый знакомый по имени Шур. Шурик значит, Сашка, Александр. Вот о нём-то речь и пойдёт.
Вовчик взял его с нами развеяться. Так-то мы чужих с собой не берём. Тем более в такие особые, недавно обнаруженные богатые места. Но Вовчик за него очень просил — дескать, совсем приуныл человек, очень плохо ему. Что-то не то в личной жизни. Ну ладно, если так — почему бы и не взять? Поехал с нами.
Рыбак из Шура оказался никудышный. Всё делал правильно, но видно было — не его это. Да и не тут, не с нами он душой находился, где-то витал всё время. Только к вечеру немного оживился. Ну, для того его и брали, отвлечься.
Выпили, в общем, водки, потравили байки, залезли в палатку спать. Тимур остался снаружи. Всё как обычно, всё как всегда. А вот дальше...
Проснулся я от... да даже не знаю, от чего. От тишины, наверное. От нехорошей тишины, гнетущей. Такой на природе не бывает ни днём, ни ночью, тем более рядом с водой. Рыба плещется, камыш качается, шелестит на ветру... А тут ничего, ни звука. Сразу как-то очень неуютно стало. И тут звуки появились.
Сначала Тимур к нам в палатку залез, поскуливая. Скулил тихо, как будто шёпотом. А овчар наш, между прочим, и волков гонял, и на кабаньей охоте не раз бывал. Вот уж кто не из трусливых, так это он. А тут скулил, как побитый щенок. Не защищал нас, как положено — сам защиты просил. А затем...
Затем засмеялся кто-то снаружи. Негромко так, по-детски. Словно бы маленькая девочка. И как будто в подтверждение — хлопки в ладоши. Тоже негромкие и неумелые, детские. И шелест. Тоже тихий, в общем, но очень уж... Даже не знаю. Тихий, но много его. Словно бы огромная, очень огромная змея по траве ползёт. Тихо ползёт, осторожно, но травы подминает много. И опять детский смех.
Я как представил себе эту маленькую девочку с огромной змеёй вместо ног, радостно ползущую к нам в темноте, хлопая в ладоши... Так у меня сердце в пятки и ушло, а волосы по всему телу дыбом встали. В палатке нашей, понятное дело, уже никто не спал. Все дышали через раз и слушали, что там снаружи происходит... А шелест этот всё ближе, всё слышнее... И смех тоже...
И вот тут этот, значит, знакомый Вовчика, Шур который, спокойно так расстёгивает спальник и лезет вон из палатки. Буднично, не торопясь, но и не сомневаясь. Словно бы позавтракать. Вылез и что-то там, снаружи, сказал. Первый раз я не расслышал — от удивления, наверное, — но он повторил.
— Ну и где ты? Поговорить хочу.
А ему кто-то и отвечает! Детским таким голоском, как и смеялся. Это я тоже не разобрал — да и не особо хотелось. А хотелось мне завернуться в спальник, зажмуриться покрепче и провалиться в глубокий сон. Или под землю поглубже. Сердце так в пятках и оставалось всё это время. Но я всё равно продолжал слушать.
— Давай сейчас, — это опять вовчиков знакомый. А ему снова кто-то что-то детским голосом в ответ — так же неразборчиво, но уже менее уверенно. И с какой-то злобой, что ли... Дети так не говорят. Что-то, видимо, не заладилось у той огромной змеюки, которая с Шуром разговаривала.
— Ну вот когда созреешь, тогда и зови, — сказал Шур с такой, знаете ли, досадой в голосе. Словно бы последнюю надежду у него отняли. И обратно в палатку полез. В спальник упаковался, а нам с Вовчиком и выдал, грустно-грустно:
— Спать, мужики. Не будет ничего...
Снаружи пошуршало ещё немного, затем стихло. И смеха с аплодисментами тоже больше не было. А когда Тимур из палатки вылез, нас с Вовчиком совсем отпустило. Шур же к тому моменту уже и похрапывать начал. Ну и нас постепенно сморило.
Утром мы про этот случай не говорили. Да и потом не обсуждали — не тянуло как-то. Только Шур ещё грустнее стал, да и нас с Вовчиком как-то этой своей грустью заразил. Вовчик его весь свой НЗ коньячный выпить заставил, что для Вовчика совсем нехарактерно. Тот поблагодарил, но выпил, как чай, никак на него не подействовало.
Вот, собственно, и всё. Только через год с небольшим Вовчик упомянул, что этот его знакомый, Шур, с которым мы на рыбалку как-то ездили, пропал. Родные выяснили, что он вышел из дому, купил в охотничьем магазине спальник, сел на междугородний автобус, и больше его никто не видел.
Жаль человека, конечно. А то место, где с ним рыбачили, мы с Вовчиком больше не посещали. Я вот только думаю, что надо бы туда съездить, надо. Одному, конечно, а то мало ли... Не знаю, что Шур у той змеюки получить рассчитывал, да только у меня сейчас тоже разлад в личной жизни. Такой, что жить не хочется. И не боюсь уже ничего. Что делать, как быть — не понимаю...
Приеду на то место, выйду ночью из палатки, заслышав детский смех, и спрошу:
— Ну и где ты? Поговорить хочу.
Авось и подскажет что-нибудь. Или хотя бы съест.
Свежие комментарии