Хорошо летом в лесу. Воздух напоен дурманящими ароматами хвои, грибов и земляники. Солнечными брызгами щедро осыпано зеленое буйство красок: березовой листвы, изумруда рябинового подлеска, яркими кончиками сосновых лап и угрюмой темени ельника.
Под ним тихо шелестит муравейник, кипит работа, остановиться даже на миг нельзя никак. А вот чем-то озабоченный шмель, громко гудя, совершает безумные виражи вокруг кивающего головой колокольчика. Шепот листьев и заливистое пение малиновки дополняет мелодичное журчание родника, ручеек от которого старательно пробивает себе дорогу куда-то вглубь леса.
Вода. Чистая, свежая, холодная. Что может быть вкуснее! Разве что кусок черствого хлеба. Но Иван был рад и такому подарку. Наконец-то можно утолить жажду, терзавшую вот уже который день. Напившись и с наслаждением ополоснув лицо, он закурил.
Что происходит? Это и есть обещанная «война малой кровью на чужой территории»? Куда исчезли наши самолеты и танки? Где командование? Почему он, сержант, каким-то чудом выживший в том аду, который творился на границе, оказался самым старшим по званию среди трех десятков измученных и растерянных бойцов? Эти вопросы появились уже в первый день.
Ответов не было, как и приказов. Поэтому они воевали на свой страх и риск, то закрепившись на какой-то высотке, то удерживая хутор. Переходили в безумные контратаки и собирали с убитых оружие и боеприпасы. Сражались, как могли. Теряя людей и отступая.
Иван вспомнил последний бой. Когда патронов не осталось, он отдал приказ – уходить и прорываться поодиночке. Глядишь, кому-то и повезет. Это было не малодушием, а трезвым расчётом грамотного командира, понимавшего, что если пехоту ещё можно душить голыми руками, то танки – нет.
Он отступал последним и видел, с какой яростью бронированные коробки утюжили их жалкий окоп. Сержант усмехнулся, представив лица немцев, когда те увидят, что никого нет, даже убитых (ребят похоронили в лесу).
Может, подумают, что против них воюют духи? А что? Это вам не по Парижу гулять. Здесь всё может случиться: ромашка выстрелит, кочка луговая лицо разобьёт, а то и прилетит бабка Ежка на Змее Горыныче, да как шарахнет из трех голов.
Иван рассмеялся. Придет же в голову такая ерунда.
- Конечно, ерунда, Горыныч себя оседлать не даст, - неожиданно раздалось сзади.
Сержант резко обернулся и замер.
- Смотри, Виссарионыч, какие нонче богатыри пугливые пошли. У самого кулаки пудовые, косая сажень в плечах, а шарахается, как девица малая.
От мягкого голоса на минуту Иван забыл о войне и вновь оказался босоногим сорванцом, сидящим на коленях у деда и с замиранием сердца слушающим сказки о бабе Яге и Змее Горыныче, Кощее бессмертном и Добрыне Никитиче.
- Мяв.
- И то правда, а я иду по водицу, слышу, вроде говорит кто-то, думала, опять Леший за старое взялся и русалку в кусты заманил, али Водяной с Болотником бражничают, от жен схоронившись, а тут…
- Мяв.
- Видать, сильно испужался - то, молчит, вот как ты, Виссарионыч, когда сметанку из погреба воруешь.
Ивану показалось, что третий «мяв» был каким-то смущенным.
- Здравствуйте, - наконец выдавил из себя сержант, широко открытыми глазами глядя на неожиданных визитеров.
Перед ним, опираясь на гнутую клюку и улыбаясь, стояла сухонькая древняя старушка с горбатым носом и гордо торчавшим клыком, надо полагать, единственным. А рядом с самым серьёзным выражением на морде гордо восседал огромный черный кот, размером с добрую овчарку.
- И ты здрав будь, воин, - улыбнулась бабка, - как звать-то тебя?
- Иван, а Вас?
- Ванюша, значит, хорошее имя. Меня люди Ягой кличут, слыхал поди, - она неожиданно залихватски подмигнула.
- Из сказки, Вы серьёзно? Да ну, разыгрываете, - сержант понимал, что его не обманывают, но разве можно поверить в невозможное, хотя, по правде говоря, очень хотелось.
- Из нее самой, - кивнула старушка.
- Мяв, - обиженно подал голос черный красавец.
- Прости, родимый, - засуетилась Яга, - запамятовала тебя воину представить. Это Виссарионыч мой, кот породы редкой, ума недюжинного, сообразительности лисьей, нахальства воробьиного, а доброты – немерянной.
- Мяв, - пушистый хвост смущенно мотнул несколько раз.
- Очень приятно, - улыбнулся Иван.
- Куда путь держишь, молодец, вижу, смурной ты какой-то.
- А чему радоваться, отступаю я, к своим думаю прорваться, - смущенно ответил сержант, - патронов нет, только вот граната одна осталась, а с ней много не навоюешь.
Иван достал из подсумка «лимонку».
- Неча стыдиться-то, - строго поправила Яга, - виданное ли дело, одному против рати несметной да с камнем идти.
Старушка явно не понимала, что в руках Ивана, но он решил не объяснять, тем более пока они беседовали, Виссарионыч деловито набрал воды и требовательно мявкнул.
- Вот что, солдатик, - бабка решительно стукнула по земле клюкой, - донеси до избушки, отдохнешь у меня немного, покормлю дорого гостя, а там и думу думать будем, как тебе помочь. Поди, давно не ел.
- Дня три точно, - согласился Иван и, подхватив ведра, добавил, - показывайте дорогу, товарищ Яга, кстати, а как Вас по отчеству?
- Елисеева я, - зарделась старушка, - пойдем.
Глядя на неспешно шагающего впереди Виссарионыча, сержант спросил:
- Вы говорили, что Горыныча оседлать нельзя, а почему?
- Знамо дело, почему, - хмыкнула Яга, - Калистратушка никому не дозволит себе на шею сесть.
- Калистратушка? – от неожиданности Иван споткнулся и чуть не расплескал воду, - Вы о ком?
- Эх, молодежь, - снисходительно улыбнулась старушка, - змея Горынычем – то по батюшке кличут, а наречен он Калистратом.
- В сказках про это не говорилось, - удивленно протянул сержант, - насколько я помню, змей похитил девицу, а Добрыня победил его в страшном бою, освободив пленницу.
- Врут сказки, – неожиданно смутилась Яга, - не так все было, и змеюшка не виноват.
- А кто, - Иван на всякий случай замедлил шаг.
- Бражка, - твердо отчеканила Елисеевна, - малиновая, давай передохнем маленько, Ванюша, стара я уж по лесам бегать.
Присев на пенек, Яга вздохнула и зачем-то пару раз взмахнула клюкой.
Сержант аккуратно поставил ведра и, набив самокрутку, закурил, глядя на пень. Старый и кривой, весь в зелени мха и серебре лишайников, он пах прелью, истлевшей листвой и землей. Иван видел, как вокруг снует, спешит по делам или неторопливо переставляет тонкие лапки насекомая живность.
Все происходящее – просто сон, это очевидно. Он сейчас лежит возле родника и видит сказку, самую настоящую добрую сказку, в которой нет войны, нет крови и смерти, а есть тихий лес, муравьи, где-то вверху верещащая белка, фольклорная баба Яга и её неизменный спутник…
- Мяв.
Иван вздрогнул.
- Спишь что ль, - укоризненно буркнула старушка, - видать, сильно устал ты, солдатик. Так вот я спрашиваю, рассказать?
- Простите, пожалуйста, - сержант явно смутился, - просто здесь так спокойно и тихо, что забылся на минуту. Конечно, расскажите.
Он присел перед Ягой и опять вернулся в босоногое детство.
- Оно ведь как на самом деле было-то, - начала бабка, - Калистрат, Горыныч то бишь, людям завсегда помогал, ну там, по делам слетать, али поле вспахать. За то чтили его и, что греха таить, наливали частенько. Раз помогал змеюшка лес рубленый перенести Добрыне Никитичу. Богатырь надумал жениться и дом строил, чтобы суженую после свадебки в светлицу новую ввести. За день намаялись, страх. Ну а вечером дорогого гостя за стол усадили.
Выкатил хозяин бочонок браги, на малине настоянной. Мужики носы поворотили. Дескать, для девок питье, и медом пенным разговелись. А Горыныч – то возьми и распробуй, да так, что в три горла бочонок и вылакал. Добрыня сам уже хороший был, возьми и пристань, а что тебя все по батюшке кличут, неужто имени нет. Первая голова спьяну и ответь – как нет, есть, только говорить не буду.
Тут все уговаривать стали – скажи да скажи. Вот Горыныч и сказал.
Бабка замолчала.
- И, что дальше? – Иван, как маленький ребенок, открыв рот, смотрел на Ягу.
- Всё, - удивленно ответила старушка, - неужто не понял.
- Нет, - честно признался сержант.
- Эх, голова два уха, - улыбнулась Яга, - ну сам подумай, выпимши, три головы?
Иван недоуменно пожал плечами:
- Сдаюсь.
- Ванюша, Ванюша, - бабка ласково потрепала голову бойца, - имя Калистрат и трезвый не каждый выговорит, а тут три головы пьяных разом сказать пытались. В общем, услыхали люди вокруг «Едреня феня». Добрыне так понравилось, что полночи орал на всю деревню «Едреня Феня Горыныч, Едреня Фена Горыныч». А Калистратушка, не будь дурак, в ответ его Ноздрыней Дубинычем окрестил. В общем, повздорили крепко.
- А про девицу и битву правда? - сержант весь превратился в слух.
- Истинная, - кивнула головой Яга,- Добрыня великим воином был, о подвигах его сказки слагали и песни пели, а вот с Горынычем неувязочка вышла. Как дом сладил Никитич, то и женился вскоре. Дело молодое, однажды поссорился он с зазнобушкой своей, да так крепко, что супруга решила к маме уехать, пока муженек не остынет.
Вот, слезами умывшись, вышла поутру девица на дорогу, теща-то на хуторе жила у леса, от соседней деревни версты две. Путь неблизкий, а тут Калистратушка мимо пролетал. Отчего ж и не помочь-то, подкинул до порога отчего, жалко что ли. А на следующий день Добрыня уже дверь избы ломал и кричал, дескать, мама дорогая, верни дочь мужу законному. Теща не промах была, да кочергой так зятя своего воспитала, что пришлось в дом заносить примочки ставить.
-А, а Горыныч?
- Так он и помог. Выпили мировую, обиды простили друг другу, пожали руки, и пообещал Калистратушка выручить. В деревне все видали, как змей девицу нес и как богатырь её вызволять ушёл. А что на хуторе творилось, никто не ведал.
Потому и пустил слух Горыныч, будто раны у молодца от зубов его, в битве страшной полученные. Ибо хотел змей в плену держать жену Добрыни, в отместку за "едреню феню", да не обломилось.
Иван от неожиданности вздрогнул.
- Как вы сказали?
- Мяв? – поддержал бойца не меньше пораженный услышанным Виссарионыч.
продолжение следует
© Copyright: Андрей Авдей
Свежие комментарии