Соседки

Они такие разные : Денисовна и Хрениха.

Девчонками их засватали и привезли из разных краев: Денисовну-из-под далекого города с непривычным для мягкого украинского языка названием Хасав-Юрт, а Хрениху-из северной кубанской станицы. С того времени и соседствуют две столь непохожие женщины.

Денисовна-грузная и неповоротливая, с непропорционально маленькой головой, короткими толстыми руками и ногами.
В шестнадцать лет выданная замуж она безумно влюбилась в своего мужа. Неплохо они зажили, дружно, но тут грянула очередная война, на которую пешим ходом ушел из родного дома ее Ваня, невысокий, курносый и рыжий докрасна.
Не красавец. Для кого-то. Но только не для Денисовны.

По молодости лет она не оценила весь ужас происходящего, послушно выполнив наказ мужа: не рыдать при прощании и беречь еще неродившееся дитя. Она вела хозяйство, при лучине вязала маленькому Ванечке носочки и шапочки и ждала вестей с фронта. Они сразу решили, что у них родится мальчик, а имя она сама ему придумала. Это ведь так понятно: два близких для нее человека должны и имена одинаковые иметь.
Ванечки ее...

Первое письмо пришло нескоро. В нем сообщалось, что рядовой Иван Иванов погиб. Она и не сразу поняла, что рядовой-это ее муж. И только когда заголосила, заламывая руки, свекровь, все в ней замерло. Ни слезинки не проронила молоденькая Денисовна, Фенечка, как называл ее Ваня. Замерла, как окаменела.

«Поплачь, полегшает!»-уговаривала ее свекровь.
Не было слез.
Не могла Фенечка осознать, что счастье ее закончилось, не насмотрелась на своего Ваню. Кому-то - невзрачный, толстоватый да рыжий, а ей-в самый раз.

Где-то через месяц она проснулась среди ночи и поняла: нету Вани. И не будет никогда.
Горе!... Горе-то какое!...

От великой кручины вдруг резануло внизу живота, заметалась в крике Фенечка и к утру родила недоношенного ребеночка. Девочку. А спустя пару часов и лялечки не стало.
После этого потеряла Фенечка смысл жизни, не могла смотреть на мужчин, все они ей казались недостойными Вани. Так и осталась вечной вдовой. Сватались к Фенечке, было дело. Умелой хозяйкой была, все в руках горело. Да только пусто и холодно было в ее душе, ни один мужчина так и не переступил порог ее спальни.

Как-то незаметно милая и застенчивая Фенечка превратилась в Денисовну, склочную, крикливую и вредную.
Цвели неуемно в ее палисаднике панычи, петушки да бархатцы, а когда распускалась сирень, усаживалась неповоротливая Денисовна у куста, роняла натруженные руки на колени и тоненько выла. У сиреневого куста неуклюже признался ей в любви Ваня, сломал душистую ветку и сунул в руку: «На!» Одуряюще пахла сирень, а Денисовна почти беззвучно рыдала, даже не утирая льющихся слез.

За что ей это испытание, любовь такая, память, незамутненная годами?... И прожили ведь всего ничего, а вот поди ж ты... Она и на улицу в эти дни не выходила: не могла никого видеть, доставала из сундука застекленную фотографию мужа и проводила пальцами по его лицу.
Единственный ты мой, ненаглядный....
Хорошо, что фото под стеклом. А то от частых прикосновений давно бы истерся милый сердцу лик. Не разрешала себе долго вглядываться в его глаза, со вздохом вновь убирала фото на прежнее место: поставить фотографию на стол и видеть дорогое лицо каждый день-невыносимая мука. Так что вытаскивала фотографию она редко: в день свадьбы, в день рождения Вани и весной, во время цветения сирени.

Никогда не отмечала день его гибели.

Разве можно поминать живого? А ведь он для нее всегда такой... живой...

Она не огорчалась при виде появляющихся морщин, не пугалась наступающей старости.
"Вот,старею я!- говорила она радостно ваниной фотографии.- Еще немного, и мы встретимся. Теперь уже чуть-чуть осталось.»

Мучила ее мысль о том, что похоронен Ваня далеко, в чужих краях, и не сможет она лежать с ним бок о бок.
Вечно.
В молодости они спали, обнявшись, отбросив ненужную вторую подушку. Зачем она, если так сладко спать на одной или просто на руке ваниной. Она-то лучше подушки всякой...

А потом объяснил ей молоденький батюшка, что это совсем и неважно: в одной могиле с любимым лежать или в разных. Земля-то одна. Да и встретятся они в царствии небесном. Непременно встретятся.
И она ждала смерти безбоязненно. Блюла подворье в память о муже, высаживая любимые Ваней цветы, привычно поддерживая идеальный порядок: ох, и любил хозяин свой дом!...

Еще один вопрос беспокоил ее, только задать его батюшке Денисовна постеснялась.
Вот умрет она, окажется на том свете такая, какая сейчас: толстая, неповоротливая, с тяжелой шаркающей походкой, седая вся... А Ванечка, он ведь молоденьким погиб. Как же он ее узнает? Не оттолкнет ли старую бабку, так непохожую на быструю легонькую Фенечку?

Они даже когда в разных углах двора работали, вдруг бросались друг к другу, как по команде, и замирали, обнявшись.

Ругалась свекровь: «Куды подевалися опять, работа стоить, а они незнамо иде...» Ворчать-ворчала, но душой отдыхала рядом с ними, подпитываясь их счастьем.

Или вот доит Фенечка корову, а Ваня обязательно в хлев заглянет, проведет рукой по ее голове и убежит по своим хозяйским делам, а у нее в душе будто цветы расцветут и зазвучит песня, которая потом целый день не отвяжется.
Когда же зародилась внутри Фенечки новая, общая их жизнь, то и вовсе не разрешал Ваня жене к корове подходить: вдруг толкнет. И доил корову сам, возмущая сим немужским поступком свекровь.

«Мужик-и дОить!»-возмущалась-удивлялась она, а Ваня, повернув к матери голову в фенином платке, повязанном, чтобы не испугать корову, корчил уморительные гримасы и шевелил рыжими усами.
«От же ж позорище! Дви бабы у двори, а мужик-пид коровой! Хочь бы сусиды не побачили,»-ворчала мать.

«Ну и ладно, пусть Феня покохается, хто ж ее еще пожалеет?»-махала она рукой и уходила в дом, где уже вовсю хозяйничала Фенечка, пряча виноватые глаза.

«Чего подскочила дО свету?»-сердито бормотала свекровь. «Иди вон, приляг,»-и отталкивала невестку от стола. Тоже... жалела.
"И не бегай, як угорелая! Чижолая ты, дите береги! А то носится, як коза!"-ворчала свекровь, и Фенечка замедляла шаг, свой легкий невесомый бег.
"Наша семидилуха! Усе успеваить!"-хвасталась соседкам свекровь.
Проворная была Фенечка,стремительная.

"Ой, Божечки!-стонала вечерами свекровь.-Устала, еле ноги носю!"
Фенечка помогала ей присесть, воды горяченькой в таз наливала, чтобы попарила свекровь свои больные ноги, а про себя удивлялась: "Как это: устала? Ноги болят? Силушки нету?"

Сейчас сама ничуть не лучше. Иной раз еле до кровати доползает...

Как же он обнимет ее?... Такую...

А потом решила: будь, что будет! Только бы увидеть его, хоть издалека... Мечта такая. Она и помогала жить. Считая деньки до встречи. Теперь уже недолго осталось.
Жди, Ванечка, я скоренько...

Соседка, бабка Хрениха, до седых волос сохранила статность и стройность фигуры. Хотя, собственно, о какой седине речь?! Синевой отливали ее волосы, оттягивала тяжелая коса голову. Обошла старость стороной эту женщину. Не поднялась рука у страшного и беспощадного врага женской красоты - времени, должны же быть исключения в этой жизни?

Только по наличию внуков да количеству прожитых лет называли ее бабкой, невзирая на синеву глаз и молодую стать. А вот память стала пошаливать: забывала бабка Хрениха, куда положила нужную вещь, но до мелочей помнила детство и молодость.

«Бабушка!-приставали к ней молодые парни и девушки, которым сдавала она вечерами большую комнату для гулянок и плясок в зимнее время.-Расскажите, как к Вам сватались!»

Не замечала бабка Хрениха усмешек в глазах молодых, степенно усаживалась на табурет, расправляла складочки фартука и начинала повествование: «Молодая була, и как-то пришли к мине в один день 22 жениха. И все - с хлебинами хлеба. Свататься. А я им и кажу: «Уси вы, хлопци, хорошие, тильки остаецця тут Хрэн Васылий...» И она указывала рукой на фото в рамке, висящее над кроватью.

И впрямь красив был Василий. С малолетства-в кузнечном деле. Шел шепоток, будто есть в его, васиных, жилах цыганская кровь, оттого и кони его слушаются, и волосы, усы, да брови черны, как ночь, и пламя в глазах.
А, может, это навсегда поселился в угольных очах отсвет от железа раскаленного да огня в горниле?... Кто его знает...
Но редкая девушка не замирала, когда обращал Василий в ее сторону свой взор. Руки-ноги деревенели: точно, цыган, и приворотное слово, не иначе, ему ведомо.

Три сына родилось у молодых, а потом как-то по первому морозцу простыл кузнец гвардейского роста и богатырского телосложения, да и сгорел в неделю. Осталась синеглазая вдова с малышами на руках, впряглась в работу, чтобы прокормить и вырастить детей. Так за заботами и хлопотами потерялось ее имя, и мало кто помнил, как зовут некогда молодую женщину.

"Хрениха" - и сразу ясно, о ком речь.

Сыновья выросли, разъехались, редко навещали мать, и она постепенно привыкла к одиноким вечерам, а иногда жизнь казалась ей сном: неужели когда-то она была любима, ждала стука в окно, видела любовь в глазах своего Василия, держала у груди малых деток?

Удивительно, но в молодости за бесконечной работой в поле и дома забыла она о том, что еще молода и хороша, а очнулась, когда старшему исполнилось восемнадцать. За накрытым по этому поводу столом после выпитой чарки собственного самогона поймала она на себе прямой и откровенный взгляд заезжего гармониста, и екнуло внутри: живая еще она!

Потом у ворот, в кромешной темноте кубанской ночи, прижал ее к своей груди удалой гармонист. На минуту. На краткое мгновение. Но от этого вспыхнуло в ней все, обдало молодым жаром.

Оттолкнула Хрениха чужие жадные руки и, когда вбежала в хату с румянцем на щеках, наткнулась, как на пику, на сумрачный жесткий взгляд свекрови. Размахнулась та и хлестнула мокрым полотенцем невестку.
Прямо по лицу.
Один раз.
Другой.
Третий.
Не говорила бранных слов, не кляла. А хлестала, что есть силы в слабеющих руках. Хрениха и не заслонилась ни разу.

«Простите, мамо,»- только и произнесла она, после того, как опустила свекровь руку, то ли устав, то ли посчитав, что хватит.
А свекровь вдруг заплакала. Она ведь тоже осталась когда-то вдовой в молодые годы. Знала, каково это: себя блюсти.

И вновь замерло все внутри у Хренихи на годы.
Ворочала, как вол, мешки с кормами, копала картошку, свеклу полола, за коровами и телятами ходила, что за детьми малыми. Выполняла обыденную тяжкую работу деревенской женщины, которая только в бане и вспоминала, что женщина она. Радовалась редким обновам, подрастающим детям и теплым денькам.

А после сорока наступил конец ее женскому веку. Тяжело, мучительно умирала в ней женщина. С обмороками, со съедающими все нутро приливами жара. Как кипятком облитая останавливалась она, пережидая, когда успокоится часто застучавшее сердце. Даже в больницу попала.

«Низкий гемоглобин, -сказал мудреные слова маломерок в накрахмаленном халате - очкатый худосочный фельдшер, распространяя вокруг себя запах перегара. - Медицина бессильна. Пейте побольше морковного и гранатового сока.»
И развел бесцветными, безжалостными и бесстыжими руками.

Где его взять, сок этот? Ну, морковки-то она погрызет, дело нехитрое, а гранаты на базаре только и видела. Дорогие они. Ладно, обойдется как-нибудь...

Не месяц и не год продолжала конвульсировать в ней женщина, не хотела уходить из такого крепкого и здорового еще тела, а потом сникла и смирилась, вздохнула и упорхнула в голубую даль, и стала Хрениха замечать за собой провалы в памяти: вот только что рассказывала соседке, что делала вчера, а спустя несколько времени вновь повторяла свое повествование, спотыкалась о знакомые фразы: вроде говорила уже все это? Или нет?

Дальше-больше... Не знала деревенская красавица, что ее заграничные ровесницы проходят тяжелый путь расставания с молодостью гораздо легче, пьют малюсенькие таблеточки и прекрасно себя чувствуют, не обливаясь жаром, не сходят с ума, становясь посмешищем для окружающих, не превращаются в старух беспамятных и неопрятных, все теряющих на ходу.
Такова участь русских женщин: терпеть, не особо ропща.
Что Бог даст...
Перемелется-мука будет...
Что людям, то и нам.
Таких поговорок и пословиц не знают и не поймут женщины из других стран, там им просто нет перевода.

Как-то по весне, когда приехали к ним машины с удобрениями, залезла она в кузов, чтобы подавать тяжелые мешки подругам. Мешки были пыльными, но мало на это обращала внимания Хрениха, лишь повязала платок пониже, закутав лицо так, что были видны только глаза.
Тяжело, грязно, долго...
Да ей и не привыкать, всю жизнь на такой работе. И то хорошо, что дождя нету. Кузов опустел, и она, укрощая дрожь в натруженных руках, подошла к краю, чтобы спрыгнуть на землю.

«Давай помогу,» -протянул руку шофер.

«Еще чего!» - хотела привычно отмахнуться Хрениха, но от усталости язык не ворочался, и она оперлась на протянутую ладонь.

«Прыгай,» - сказал шофер и потянул ее за руку.

Хрениха потеряла равновесие и рухнула в пустоту. Она не ушиблась и не разбилась. Крепкие руки подхватили ее и задержали на весу. В нескольких сантиметрах от земли зависли носки ее кирзовых разбитых сапог.
Сильный парнишка. Смелый взгляд из-под козырька фуражки.

И вдруг совсем не захотелось ей грубо оттолкнуть горячие руки. А захотелось еще попарить в воздухе, когда отражаешься в чужих зрачках и уже ничего больше не надо...
Эх, жизнь!...

Годы летели, и на Хрениху все чаще накатывала черная волна беспамятства.
Когда память выкидывала очередной фортель, Хрениха растерянно замирала посреди кухни, не в состоянии вспомнить, где лежат привычные предметы.

«Денисовна! Феня!»-звала она соседку, и та, неохотно бросив домашние дела, шла на помощь.

«Чего опять забула?» - сварливо спрашивала она.

«Друшляк потеряла...» - разводила руками Хрениха.
"Друшляк" - это "дуршлаг" на местном наречии. Кастрюлька такая с дырочками. Вещь в хозяйстве крайне необходимая! Процедить, протереть, откинуть...

«Так у меня он. Сама ведь принесла надысь, забери, кажешь, а то я его запрячу и не найду потом!» - и она возвращала нужную вещь.

В такие минуты молоденькие девчата привычно разыгрывали спектакль.
«Бабушка, а сколько Вам лет?» - спрашивали они, предвкушая веселье.
Хрениха замирала, шевелила губами и выдавала: «Скильки рокив мени?.. Та я чи така, як Мытро... Чи молодше Мытра..»
И вглядывалась в фото серьезного усатого мужчины на стене.
«Та ни, точно, молодше... Вин же старЫй!»- взмахивала она рукой.

А ребята звонко смеялись. Потому что Мытро-не кто иной, как ее младший сын.

Перед двором каждой уважающей себя хозяйки стояла лавочка. Лавочки Хренихи и Денисовны разделяло несколько метров, но они редко сиживали каждая на своей. По очереди они «ходили гулять» друг другу в гости. Сегодня-у Хренихи на лавочке «гуляют», завтра-у Денисовны. Вспоминали прошлое, делились настоящим, строили немудреные планы на недалекое будущее. Не всегда, правда, беседы эти заканчивались миром.

Острая и беспощадная на язык Денисовна провоцировала Хрениху на ссору. Тяжело было вывести из равновесия добродушную и мягкосердечную соседку, но Денисовна за долгую жизнь изучила все ее больные места и мастерски била по ним не хуже вражеского снайпера.

«Ось, платок сыночек прислал,-делилась радостной вестью Хрениха, бережно расстилая на коленях невесомый кусочек ткани с невиданными растениями. - Аж с самой Камчатки!»

«Яка-така КамАчатка?-мстительно кривила губы Денисовна.-Я у учительши спрашивала, так вона казала, шо миста такого и нема!»

«Як це так: нема?—слабо сопротивлялась Хрениха.-А иде ж воны тоди живуть?»

«Та все вин бреше, сын твий!-наносила удар Денисовна.-Живет... десь рядом, може, и на соседней вулыце! А каже, шо на Камчатке. Шо б ты им не надоедала. Ходы тут за тобой, ухажуй, а так: "Я далЭко, приехать не мОжу. Кукуйте, мамо, сами!"»

«Ни, так не можно!-повышала голос Хрениха.-Вин же сын мой!»

«Сын-не дочь!-парировала Денисовна.-Вот моя бы донечка була жива, так вот она бы ухаживала за мамкой. Они, сыны, таковские! Чужие они. А невестке ты и подавно не нужна! Старуха беспамятна! Ну, и иде твой друшляк?»

«Я его у столи держу!-кричала Хрениха.-Или у шкапчику...»

«А вот и не помнишь!-торжествовала Денисовна.-У столи друшляк твой. Только у меня у столи. И докУменты твои. И лекарства. Беспамятная ты, ничего не помнишь. Потому сыны и отвернулись. Порода у вас така. Бесстыжа! Вон и бабка твоя усю жизню замиж выходыла!»

Это был выстрел в хренихин огород. От взрыва дыбилась земля. Неуважительное упоминание о бабке-перебор. Тут уже ничего сделать нельзя, граница перейдена, мосты сожжены, удар нанесен. Непростительный.

Начиналась война.

Хрениха в минуту откровения еще по молодости рассказала Денисовне о том, как ее бабка выходила замуж.
Свадебный кортеж ехал в сторону церкви для венчания, а подвыпивший жених решил показать свою удаль, вскочил на коня, пришпорил порядком, да только в осенней распутице поскользнулся конь на всем скаку и грянул седока оземь. Оборвались песни удалые, стихла гармонь, развернулись свадебные телеги, украшенные лентами и цветами бумажными, в обратную сторону и повезли почти бездыханного жениха домой. Три дня полежал молодой парень без движений, да и помер. А бабка, тогда еще девчонка совсем, осталась необвенчаной. Потом, спустя полгода, посватался другой парубок, за которого она вышла замуж, нарожала детей и дожила до глубокой старости.

С той поры при ссорах стала Денисовна выкрикивать: «Род у вас такой! Бесстыжий! Бабка, и та десять раз замиж выходыла!»
И с каждым разом цифра эта увеличивалась.

Терпеть такое Хрениха не могла, молча уходила к себе во двор, доставала из погреба ведро с известью и начинала подбеливать на улице деревья и камушки, окружающие посаженные цветы. А вокруг камушков настоящая хозяйка обязательно всю травку выщиплет, чтобы известью побелить не траву, а именно камушки.

Это была страшная месть.
Потому что другая настоящая хозяйка ни за что не потерпит, чтобы перед ее двором стояли небеленые деревья. А забраться в погреб толстой Денисовне совсем непросто, обычно она об этом просила Хрениху. После ссоры-как обратиться? Пыхтела Денисовна, тяжело дыша влезала в погреб, рискуя разбиться, и выволакивала свое ведро с известью. Разводила нужное количество, густо синила и выходила на улицу, а там, у соседки, уже все вычищено и выбелено.

«Ишь, прыткая какая! Гадюка подколодная! Ужака! Усе мени назло!»-по змеиному же шипела Денисовна в сторону соседского дома, становилась на коленочки и приступала к прополке. Тяжело ей было наклоняться, но по-другому нельзя, а то люди скажут: "Все, спеклася Денисовна! Еще немного, и куры загребут!".

А наутро не могла Денисовна пошевелить ни рукой, ни ногой, и Хрениха, не дождавшись соседки, шла к ней в хату: «Феня,ты живая?»

И в ответ слышала сквозь всхлипывания железобетонной Денисовны: «Пришла все-таки! Не обижайся ты на меня, Марфушка, я ведь несчастная, два разА убитая! Первый раз-когда Ваню мово застрелили, а второй-когда донечку поховала. Прости ты меня Христа ради. И чего я гадюка такая, ужака подколодная, злыдня стала, сама не знаю! Ты вон счастливая, диты у тебя, унуки, а я, как перст. И похоронить меня некому будет...»

«Шо робыть будешь, когда сдохну? Ты ж помнишь, чего я тебе наказывала?» - с опаской на отрицательный ответ обращалась она к Хренихе.

«А як же ж,-смело кивала головой соседка.-Усе помню. Поховать надо, ага?»

«Поховать-то, поховать, а деньги мои и смертное иде лежать?»-устраивала тренировочный опрос ожившая, накормленная свежим борщиком Денисовна.

«Так это... –терялась Хрениха.-Смертное-у сундуку... кажись, а деньги...»
И она замолкала, стыдливо отвернувшись.

« Забула! Так я и знала! Сто раз тебе казала: грОши в коробке железной. У столи. Под друшляком. Твоим.»

«Ааааа-тянула Хрениха.-Вспомнила! А шо, мий друшляк у тЭбе?»

Вот и поговорили.

«Вот же порода такая, беспамятная, - тихонько ворчала Денисовна. - И помереть спокойно не дадут. Вот так сдохнешь и лежи, думай: найдут ли грОши, да во что обрядят...»

Еще немного попрепиравшись, они шли в сад под навес, в четыре руки лущили абрикосы, шинковали капусту, готовили к засолке овощи, и до самых потемок говорили о своем, сто раз переговоренном, а потом пели протяжные украинские песни, доставшиеся им в наследство от дедов-прадедов вместо злата-серебра.

Грустные длинные песни о нелегкой женской доле, о черных очах, о цветущих вишнях, о Гале, что все несет и несет на коромысле воду, о бескрайней степи и опрокинутом над ней черном куполе небес, с которого подмигивали звездочками живым ушедшие в лучший из миров родные и близкие.

Наплакавшись и напевшись, они расходились по своим одиноким жилищам, ложились в холодные постели и, привычно вытерев слезы, составляли план работы на следующий день.

Потому что, пока всемилостивый Боже дает сил, надо жить и работать.

За погибших мужей, невернувшихся сынов и неродившихся внуков.


© Tala13