I
Очевидное лежит на поверхности, но очевидное никто не замечает.
Я рассеянно перелистывала мифологический словарь и вслушивалась в себя. Вернее, не в себя, а в то новое, что жило во мне и дарило надежду. Я теряла ребенка шесть раз. Узнав о седьмой моей беременности, врач, покачав головой, заявил, что чуда ждать не стоит.
В больнице, куда меня поместили, фактически приковав к кровати, царила скука. Бесцветная палата, загустевшее, как варенье в открытой банке, время. Муж мой Васенька приволок два тома с яркими иллюстрациями:
– Читай. Ты же любишь сказки. Тут тебе хватит на полгода.
Буквы «А», «Б» и «В» я мусолила месяц. За «Г» принялась уже без энтузиазма, но на слове «Гейс» отчего-то притормозила. «Табу, заклятие в ирландской мифологии. Обычно означал запрет на некоторые действия под страхом гибели или катастрофических последствий. Иногда – взятое на себя обязательство взамен чего-либо, испрошенного у высших сил». Я задумалась.
Ритуалы, дошедшие до нас из прошлого, не могли возникнуть просто так, по воле жреца-фантазера. Магия не рождается по прихоти человека, магия – отражение скрытых в нас сил. А значит, в каждой строчке этой книги, что с трудом я удерживала в руках, была искра смысла. И потом – терять мне было нечего. Почему бы и нет?
– Обязуюсь прочитать все собрание сочинений Толстого и Достоевского, – щедро пообещала я. – А за это, Господи, позволь родиться моему ребеночку!
С первым классиком я кое-как справилась. Со вторым, со школы вызывавшим у меня стойкое отвращение, было сложнее, да и время поджимало, но я одолела тридцать зеленых томов, проглотив даже письма и критику. Словарь же отправила домой, опасаясь отыскать в нем то, что перечеркнет надобность моих обетов.
II
Сын Алешка родился чуть раньше срока. Худенький, маленький. Но это уже казалось форменной ерундой на фоне самого факта его появления. Надо ли говорить, что с того момента жизнь мою прочно оплели гейсы.
Я терпеть не могла овсянку, но давилась ею несколько недель подряд ради повышения Васиной зарплаты и месяц пила чай только из синих чашек для долгожданного ремонта лифта. Ради Алешкиного здоровья я поклялась до первого его дня рождения преодолевать каждый день десять километров и в любую погоду толкала перед собой коляску, вытирая слезы с обветренных щек. Безаварийная езда машины обошлась мне в сто выученных стихотворений, а переезд соседей-алкоголиков – в полгода занятий французским языком.
Я поначалу много размышляла: как же они работают? Строила теории, сочиняла объяснения, пока не сказала себе, что надо просто верить и не захламлять голову мусором абстрактных концепций. По вере давалось мне то, о чем я просила.
В какой-то момент меня осенило – гейс не уточнял вид обета! Никто не требовал мучений и жертв! Осознав очевидное, я решила рискнуть и, обратившись к небесам за помощью в приобретении бриллиантовых сережек, пообещала каждый вечер слушать что-нибудь из классической музыки. Такой уговор был мне не в тягость, так как я с удовольствием погружалась в романтические мелодии Брамса и Листа. Бриллианты же нарочно были выбраны как пример несбыточного желания.
Алешенька, совершив со мной марш-бросок сквозь бурю, засыпал под звуки Шопена и не тревожил до самого утра. Не знаю, как там драгоценности, а здоровый сон малышу был гарантирован.
III
Поздний звонок выдернул меня из постели. Смысл сбивчивой речи моей матушки не сразу дошел до меня.
– Нина Витальна! – голосила она в трубку. – Двоюродная тетка! Завещание оставила! Мужу квартиру, а остальное – тебе!
Через день нотариус вручил шкатулку со старинными украшениями и потребовал вывезти из теткиной квартиры десять тысяч томов, отошедшие мне по наследству. Сережки с бриллиантами из той шкатулочки оказались грубо сделанными, с плохо обработанными алмазами. Библиотека же состояла в основном из литературы по химии. А я поняла – желания должны быть четкими и хорошо продуманными. И еще – гейс работает и для приятных обетов!
IV
Есть одна вещь на свете, которая не надоела мне за три десятка лет и не надоест никогда. Это вишневый штрудель. Я могу лопать его бесконечно. Я уничтожила, наверное, тонны штруделей, но не наелась. Мысль о том, что наслаждаться вкусом любимого пирога можно с пользой для дела, просто ошарашила. Почему я не замечала очевидного?
– Пусть ни один несчастный случай, ни одна болезнь не коснется моего сыночка, – я по традиции вознесла руки к небу, хотя, конечно, жест мой был лишним, – а взамен каждый вечер я буду съедать по куску вишневого штруделя!
Наложив заклятье на ближайший год, я понеслась в магазин. Мешком замороженных полуфабрикатов забила весь холодильник, после чего, не пропуская ни дня, принялась выпекать свое лакомство. Вася посмеивался над моими причудами, но пирог ел охотно. Нашему сыну тогда стукнуло пять, и из неловкого младенца он уже начал превращаться в пацаненка с обычными мальчишескими интересами: футбол, велик, приставка.
В начале декабря, в хмурый день, завешенный пеленой мокрого снега, моя закадычная подруга попросила присмотреть за дочкой, ровесницей Алешки. Мы практиковали с ней взаимные посиделки с чадами, когда кому-то надо было отлучиться по неотложным делам. Подруга привела ко мне Оленьку и умчалась в командировку.
Время с детьми пронеслось быстро. После игр, потасовки, манной каши и мультиков я уложила обоих спать. Взялась за штрудель, но отвлеклась на новости в интернете. Вася дежурил на сутках, так что весь долгий вечер был мой, только мой. Лишь ближе к одиннадцати я вспомнила, что не поставила пирог. Двинулась на кухню, но тихий плач Оленьки остановил меня.
– Болит, – прошептала она. – Здесь болит.
Девочка показала на живот. Я осторожно пощупала: он был напряжен и горяч.
– Потерпи, – ласково сказала я. – Сейчас позовем доктора, он поможет.
Я кинулась набирать 03 и дрожащим голосом описывать симптомы острого живота. Чужих болезней я боялась во сто крат сильнее собственных или Алешкиных. Впрочем, сын не мог заболеть. Я оградила его крепко и надежно — штрудельным гейсом.
Оленька заплакала в голос.
– Когда ждать скорую? – кричала я в трубку. – Ребенку плохо!
– Вызовов много, – раз за разом отвечал бесстрастный диспетчер. – Ждите.
V
Проснулся Алешка, с испугом уставился на Олю. На лбу малышки выступала жаркая испарина, девочка сворачивалась клубком и поджимала ножки. Всхлипывая, она пыталась найти удобную позу. Я не выдержала.
– Снимайте вызов! – прокричала я дежурному в телефонную трубку. – Сама отвезу!
Диспетчер ничего не успел ответить, потому что я уже бросила телефон и расталкивала сына:
– Алеша, собирайся, повезем Олю в больницу.
Мой сын, вмиг ставший взрослым и серьезным, послушно натянул спортивный костюмчик (штаны оказались надеты задом наперед) и уложил Олину одежку в пакет. Я же, укутав девочку в одеяло, поспешила к выходу, погасив напрасно раскочегаренную духовку.
В машине, продираясь сквозь липкую хмарь, я вдруг поняла, что придется нарушить гейс. Вишневый штрудель так и остался растекаться на столешнице возле плиты. Ощутив холодок безысходности, я в кровь закусила губу. До двенадцати есть еще минут сорок. Есть время вернуться и поставить этот злосчастный штрудель. И дождаться скорой. А Оленька потерпит. Она не мой ребенок. Мое дитя, выскочившее в декабрьскую непогоду в одной тонкой курточке, сидит, нахохлившись, в непрогретом автомобиле и гладит по руке Олю, придерживая ее на поворотах. Он не простудится, на его пути не сломается ни один светофор, он благополучно продерется сквозь снегопад и вытянет на себе всех нас, потому что я до сих пор твердо держала свое слово. Но сегодня ночью ангел-хранитель сложит распахнутые над Алешенькой крылья и коротко присвистнет, призывая судебных приставов. Он умеет быть жестоким, ангел-хоронитель.
VI
У меня затряслись руки – я с ужасом вспомнила, как пять лет назад, выбившись из сил, смалодушничала и сократила пробежку по парку до девяти километров. Жалкий паршивый километр! Десять минут быстрого шага! И последовавшие десять дней страха: температура, подскочившая до сорока градусов, не отпускала Алешку, по капле высасывая силенки, бесновалась в дьявольской пляске смерти. Муж рыдал от бессилия, глядя на судороги крохотного тельца, а я, как одержимая, носилась вокруг клиники с шагомером, отсчитывая законные десять километров.
Небеса дали мне шанс, поверили в мое раскаянье. Дадут ли еще раз? И какое мне дело до чужой девочки? У меня больше не будет детей. Моя выстраданная кровиночка, выпрошенная, вымоленная радость – единственный стимул жить в этом смутном мире.
– Мама, ты, что ли, ревешь? – спросил Алеша и сам шмыгнул носом. Оленька уже не плакала – скулила, как подбитый зверь.
– Нет, сынок. Глаза устали.
– Меньше надо таращиться в экран, – васиными словами назидательно, но неуверенно пожурил сын.
Я встала в левый ряд, чтобы развернуться.
VII
У меня есть тридцать пять минут. Штрудель печется двадцать минут, пятнадцать в запасе.
Загорелся зеленый, но я так и не включила поворотник. Я поехала прямо. В больницу. На душе у меня было тихо и покойно. Я знала, что делать. Очевидное лежит на поверхности, но я не видела его. Я просто дура.
– Господи, – торжественно произнесла я. – Помоги мне найти до двенадцати часов ночи вишневый штрудель! Помоги мне съесть хотя бы маленький кусочек его! А я взамен обещаю... Взамен я обещаю спеть пять детских песен... Алешка! Ты какую песню любишь больше всего?
– Про человек собаке друг.
– Тогда подпевай!
И я с чувством затянула, прислушиваясь, как мой мальчик подтягивает баском:
– Человек – собаке друг, человек – собаке друг, это знают все вокруг, это знают все вокруг...
Мы старательно выводили про то, что на кошек ноль внимания и про блестящее воспитание, а я улыбалась и гадала, где именно ждет меня штрудель? В кабинете главного врача больницы? В круглосуточной забегаловке рядом с приемным покоем? Или в забытой кем-то коробочке с передачей больному? То, что пирог найдет меня, я не сомневалась. Ибо по вере дается каждому, а моя вера елозила на заднем сиденье, с упоением вещала про то, что мы бяки-буки и сетовала, как выносит нас Земля.
(с)Наталья ЕФИМОВА
Свежие комментарии