Черти, все-таки, - ребята вредные. Сказано ведь, что каждому по вере его, и не положено атеистам ни царствия божия, ни ада - тлен только. Ан нет все равно лезут. Стоит только атеисту нажраться до чертиков, так они тут как тут, наплевав на все запреты и заповеди, лезут пошутить и по плечам попрыгать. Я, правда, не то что бы атеист, но...
К чему это я?
Август 200? года я встретил в уральском лесу на испытаниях небольшого куска нефтепровода, называемого переходом через малый водоток - шуструю речушку, название которой уже выветрилось из памяти. За четверо суток промывок, калибровки и испытаний я спал часа три, да и предшествующая месячная стройка с авралами и матом вымотала меня изрядно. Но все когда-то кончается: испытательное давление уже было «скинуто» до рабочего, последующие 24 часа не предвещали ничего дурного и я зазвал комиссию, неожиданно собравшуюся полным составом, к себе в вагон, стоящий рядом с самопишущим манометром (последнее новшество Заказчика), на ужин.
Была порезана нехитрая закуска, холодная водка уже плескалась в стаканах, когда зашебуршился и запищал "транк".
- Игорь, - спросил он громко, голосом генерального, надтреснутым радиосвязью, - пьешь?
- Как можно, начальник, - ответил я поперхнувшись водкой, - как можно такие вопросы по связи заказчика задавать? Я ж председатель комиссии, а председатель всегда трезв.
- Хм, действительно, не подумавши ляпнул, - признал генеральный, - но это неважно, а важно, что тебе завтра на Сахалин лететь. С заказчиком и технадзором согласовано, сдавай дела и дуй в Уфу.
Транк замолчал. Как не хотелось покидать гостеприимный вагончик, но труба звала, впереди маячила новая работа и ждали люди, какое бы патетическое звучание не имели эти слова.
Порадовавшись, что за годы, проведенные на трассах, появилась привычка держать все вещи в машине, я написал полевой приказ, назначив технадзора, как самого трезвого и вопреки традициям, ВРИО председателя, опрокинул двухсотграммовый посошок, попрощался, свистнул водителя и мы тронулись.
Был восьмой час вечера, дорога предстояла дальняя и я возился на сиденье, устраиваясь поудобнее.
- Что, шеф, говенная у нас работа: даже водки выпить не дают? - как-то неискренне посочувствовал водитель, давно мечтавший свалить поближе к дому, - не переживай, махом доедем - мне тут местные короткую дорогу объяснили: через тридцать километров возле развалин налево, а там рукой до асфальта подать. Помнишь там часовня развалившаяся рядом с кладбищем? Вот там налево.
Кладбище я почему-то помнил. Усталость начинала брать свое, я отрывисто задремал, изредка, сквозь сон, поглядывая на дорогу.
- А вот и поворот, - вскоре обрадовался водитель и показал на наезженный проселок, уходивший от дороги в лес. И мы свернули. Темнело, солнце уже скрылось, оставим край видимого за деревьями горизонта гореть красным. Спать расхотелось. Игорь резко затормозил:
- Глянь, сволочь какая, - пробурчал он, глядя вперед, - и машины не боится зараза.
На дороге сидела белка. Рыжая, почти цвета заката, белка с пушистым черным хвостом чесала правой задней лапой левую подмышку и не обращала внимания на автомобиль. Игорь газанул, мотор взвыл на высоких оборотах. Белка медленно дочесалась и внимательно посмотрела на машину, чуть склонив голову на бок.
- Жаль фотоаппарата нет, а в телефоне у меня слабенький и без вспышки, - первая пришедшая в голову мысль тутже вылезла мне на язык.
- И ружье в багажнике, - ответил водитель, - половина шапки на дороге сидит и в ус не дует.
Как бы услышав его слова, белка повернулась к нам задом и неторопясь заковыляла вдоль дороги, ехидно размахивая черным хвостом. Через минуту она скрылась за поворотом и мы тронулись следом. Проселок, уходил все дальше в лес, постепенно сужаясь. Вскорости стемнело совсем, а ветки деревьев стали доставать капот. В свете фар клубилась лесная мошкара, мельтеша и мешая взгляду.
- Слушай, Николаич, - засомневался я, - может вернемся? Чет мне кажется мы не у того кладбища не туда свернули.
- Ага, вернемся, - проворчал водитель, - мне что двадцать километров задом ехать? Поехали уж пока едется.
И мы поехали. Вскорости лес раздался и мы уперлись в невысокую изгородь. Дорога была перегорожена двумя слегами. За изгородью в свете фар сквозь мошкару, метрах в десяти, виднелся большой, темный дом, а на ближайшем к нам столбе забора, опустив хвост, сидела та самая белка.
- Шеф, ты не знаешь, белки ночью спят, или как? - неуверенно спросил Николаич.
- Да фиг их знает, они, по-моему, 80% времени спят: самые что ни наесть сони, - выдал я все свои познания о жизни белок. Эта, видать, днем выдрыхлась.
- Кыш, зараза, - громко приветствовал белку Николаич, открывая дверь и выходя из машины, - Шеф, в доме вроде окошко светится, может там есть кто, я пойду узнаю куда приехали и дальше как.
Белка, опять рассмотрев нас со всех сторон, одним прыжком покрыв метра четыре, переместилась на низко свисавшую еловую лапу и скрылась. Николаич пролез между жердями и направился к дому. Я выключил двигатель и вылез из машины. В наступившей темноте и тишине было зябко и жутковато: в лесу что-то шуршало, и меня не отпускало чувство чужого взгляда. Глаза постепенно привыкли к темноте. Раздался скрипящий стук - водитель, добравшись до дома, по городской привычке стучал в дверь.
Чуть погодя дверь открылась и в проеме показалась черная фигура человека, держащего керосиновый фонарь. Ветерок донес еле слышный разговор, из которого я не разобрал не слова, дверь закрылась и водитель бодрым шагом направился ко мне.
- Шеф, у тебя самолет во сколько? - спросил он, подойдя, - хозяйка нас переночевать приглашает, а утром с самого ранья дорогу покажет. Нам часов пять добираться, успеем?
Самолет был вечером - лететь предстояло через Москву, ехать ночью по незнакомой лесной дороге мне не хотелось и я согласился.
Мы достали из машины дорожную сумку в которой было все: от газовой плитки с баллончиками, до армейских сухпайков нового поколения и направились к дому.
На двери дома, срубленного из бревен в полтора моих обхвата, на кованном кольце висела колотушка - это ей Игорь стучал в дверь. Светлые бревна дома почему-то казались старыми. Я не удержался и провел рукой по дереву: оно было теплым и сухим несмотря на выпавшую росу. Рука чувствовала продольные прожилины древесины. "Лиственница, наверное, но не сосна точно. Сколько же ему лет?" - подумал я и мы вошли в сени. Колотушка на двери скрипуче стукнула. В сенях было темно - только из-за двери в комнату пробивалась неяркая полоска света. Я толкнул дверь и мы очутились в просторной горнице: изнутри были видны истинные размеры этой избы пятистенка - не меньше чем 12 на 12 метров. Я присвистнул от удивления.
От тени большой русской печи, освещенной, висевшей над столом, керосиновой лампой отделилась темная высокая фигура.
- Лиственница, лиственница. Сто двадцать лет дому, - раздался отчетливый женский голос, - и не свисти в доме, я не люблю.
От печи к нам подошла высокая и худая старуха в черном. Ее лицо с крупными, исключительно правильными чертами можно было назвать красивым если бы не несколько глубоких морщин и практически запавшие в глазницы, но большие глаза. Голова старухи была покрыта черным же платком, закрывавшим лоб - так иногда повязывала платок моя бабушка.
- Что-что, вы сказали? - опешив от услышанного переспросил я, - Сто двадцать лет?
- Чего слышал - то и сказала, - отчеканила старуха, - ты же не глухой, а переспрашиваешь.
- Здравствуйте, - запоздало и совсем невпопад вырвалась у меня, заготовленное в сенях приветствие, - добрый вечер.
- Ночь уже, не вечер - поправила меня старуха, - но и ты будь здрав, Игорь. Проходи, будь гостем.
- Спасибо, за приют, - поблагодарил я, и хотя мне больше хотелось выяснить откуда женщина знает мое имя, спросил как называть ее.
- Марфа Акинфиевна, - было ответом.
- С ума ты спятил, - старуха посмотрела на Николаича, которому я недавно рассказывал историю Демидовских свершений и безобразий, с усмешкой, - Акинфий Никитич отцом мне быть не может, он в этот день ровно 260 лет назад умер. Или я так старо выгляжу?
Последний ее вопрос можно было считать кокетством: выглядела она моложе 260 лет. Да и наверное моложе своих, неопределявшихся на взгляд количеством, потому что силой веяло от нее. Молодой силой и свежестью.
- Сейчас ужинать будем, - проинформировала нас старуха, - проходите за стол.
- Вот, бабушка, - водитель протянул старухе пакет с зелеными упаковками армейского сухпая, - у нас все с собой.
- Ладно, внучек, - старушенция явно ехидничала, - ты их вот в тот угол положи. Может сгодится кому. А я такого не ем.
Старуха вернулась к печи. Я рассматривал помещение, дивясь его сказочному виду и прозорливости старухи, уже сервировавшей стол тремя деревянными мисками с деревянными же ложками. И себе удивлялся я: не было еще у меня такого, чтоб после выпитых два часа назад четырехсот граммов водки я рассуждал вслух и зрение мое ухудшалось до расплывчатости предметов в зыбком мареве.
Сквозь марево я видел большое блюдо на столе с краюхой самопечного хлеба и старославянской надписью по краю: "Хлеб наш насущный даждь нам днесь". Прочитав надпись, я поискал глазами божницу и тут же нашел ее, доселе мной незамеченную, на обычном для того месте. Странным мне показалась пристроенная под иконами книжная полка. Точнее не полка, а книги стоящие на ней: Булгаков, Стругацкие, несколько технических справочников, включая "стправочник молодого трубоукладчика". Особенно поразил учебник истории КПСС в сафьяновом переплете. Впрочем, переплеты всех книг были кожанными, а пока я рассматривал незнакомое мне издание Булгакова, история КПСС зачем-то превратилась в "Историю Государства Российского" Карамзина. Нифига себе интересы у бабули, - думалось мне, - каша из знаний какая-то.
- Шеф, - голос водителя, проследившего мой взгляд, вывел меня из прострации, - смотри какя книга хорошая. Я этот каталог запчастей на наш "Патрол" давно ищу. Давай выпросим, а? Зачем он ей...
Каталога запчастей я не видел, но возражать не стал и кивнул: выпрашивай, я поддержу.
- Каждый видит, что хочет видеть, - прервал нас голос старухи, - и не более того.
Я тряхнул головой, прогоняя наваждение, и книжная полка пропала совсем, а на ее месте возникла плазменная панель телевизора. Штепсельная вилка сиротливо висела на шнуре - в доме не было электропроводки. Телевизор без электричества был мне явно не нужен, я опять тряхнул головой и он исчез оставив голую стену.
- Ты головой-то не тряси, - старуха ухватом вытащила из печи чугунок с дымящимся варевом, отставила ухват, взяла чугунок прихватками и понесла к столу, - не тряси у тебя там и так изрядная каша.
- С чего вы решили, что каша? - обиделся я на правду, - вовсе нет.
- Конечно, каша. Вот ты выпить хочешь, а попросить стесняешься. А зря.
Старуха, направилась к резному буфету. Из буфета был извлечен изрядный штоф и два, мутного стекла, лафитника граммов на 150 каждый. Старуха поставила все на стол и деревянным черпаком разлила по мискам варево.
Николаич хрюкнул от зависти и взялся за ложку. Старуха тоже взяла ложку, но, посмотрев на водителя, с видимым сожалением положила ее обратно - видно было, что она подавила желание треснуть Николаича по лбу.
- Подожди, еще не все собрались, - сказала она ему и наполнила лафитники.
Чуть скрипнула, приоткрывшись входная дверь, и в образовавшуюся щель просунулась беличья морда. Постреляв по сторонам бусинками глаз, белка пролезла в комнату и махом очутилась на левом плече старухи, прихватив по дороге ядрышко фундука из стоящей на столе миски с орехами.
- Вот теперь все, - старуха скосила глаза на белку, взялась за штоф и наполнила лафитники прозрачной, зеленоватой жидкостью.
Я поднял свой лафитник, посмотрел на свет и понюхал - пахло лесом и чем-то необыкновенно манящим.
- Страшно? - усмехнулась старуха, - это спирт настоянный на местных травах. У меня в прошлом году кладоискатели ночевали и оставили. Неймется людям: Демидовские богатства ищут. Который год.
Я вдохнул аромат настойки еще раз, запал манил все сильнее и у меня пропало всякое желание интересоваться тем куда делись кладоискатели и зачем они оставили старухе спирт. Мы выпили. Напиток приятно согрел горло и освежил голову. Ели молча, только белка фыркала, грызя очередной орех поданный хозяйкой. Суп, как и настойка пах лесом и был странен и приятен на вкус.
Закончили трапезу одновременно. Старуха первой поднялась из-за стола, аккуратно пересадив на него белку, вслед и мы встали поблагодарив.
- Ночевать на сеновале будете, в доме вам делать нечего, - хозяйка протянула нам одеяла верблюжей шерсти, - как из дома выйдите налево. Там лестница есть с другой стороны. И не курить мне на сеновале. На улицу выходите.
Мы вышли из дома. Сеновал нашли сразу, на улице оказалось практически светло: набежавшие было вечером облака ушли, луна ярко округлилась и звезды добавляли ей света. От травы клубились неровные обрывки тумана, относимые тихим ветерком было, стало прохладно и мы поспешили залезть на сеновал.
Игорь, укрывшись одеялом, сразу засопел. А мне не спалось. Прошуршав сеном с полчаса, я, вспомнив указание старухи, вылез наружу, чуть спустившись, присел на ступеньку, приставной лестницы и закурил.
Передо мной, метрах в двадцати, виднелся неизвестного назначения, высокий деревянный помост, чуть в стороне стояла копна сена. Шест, торчащий из копны имел, перекладинку, что придавало копне вид скорее кладбищенский, чем покосный. Потрескивал табак от моих затяжек и болле ни звука не было слышно. Из-за копны белой тенью появилась простоволосая женщина в рубашке до пят. Ступни ее были скрыты травой, и казалось, что она плыла в сторону широкой лестницы помоста, неизвестного мне назначения. Под плаху и казнь годится помост, - мелькнуло у меня в голове. И женщина уже на лестнице и наверху его. Тишина резала слух.
Женщина стояла и смотрела на звезды. Ветерок стих, стоящая крутнула головой, создавая вихрь длинных своих волос вокруг тела, волос красно-рыжих у корня и чернеющих к концам. Пакостно крикнула выпь. Прошлепали по воздуху чьи-то крылья, мелькнув коршунообразной тенью. Женщина вскинула вверх руки и высоко прыгнула с помоста вперед: так ныряют в воду. И, действительно, раздался плеск воды и стихло.
Я очнулся от боли в руке: окурок, тлея, жег пальцы. Мне стало скучно и захотелось спать.
Утром меня разбудил Николаич. Мы спустились с сеновала, наскоро умылись, слив друг другу у колодца. По утреннем солнцем я не увидел ни копны, ни помоста, ни какого-либо водоема. Пора было ехать, оставалось попрощаться с хозяйкой и узнать дорогу. Старухи мы не нашли. В доме было пусто, я вырвал из блокнота листок, черкнул на нем "спасибо" и оставил лежать на столе, чисто убранном после вчерашнего ужина. Дорогу спросить было не у кого и мы просто поехали вспять.
Странно, но до поворота у кладбища мы добрались очень быстро. Когда мы проезжали мимо, я заметил чуть в стороне от кладбища замшелый каменный крест и попросил Николаича остановится. Машина встала, я вышел и закурил. К кресту я не пошел: мне показалось, что я знаю какое имя там выбито.
На самолет я немного опоздал. Ровно на трое суток, хотя календарь на моих часах показывал, что приехали мы вовремя. Отсутствие мое в конторе никого не удивило, лишь секретарь, улыбнувшись, передала записку от генерального и небольшую коробку экспресс почты. Беглый просмотр записки выявил два цензурных слова: вылетай сразу. Остальной текст внимания и перевода не заслуживал, и я занялся коробкой. Адрес получателя наш, фамилия моя. Реквизиты отправителя отсутствовали. В коробке лежала небольшая мягкая игрушка. Белка. Огненно рыжая белка с пушистым черным хвостом. Я пристроил игрушку рядом с малахитовым пресс-папье, переоделся, выпил предполетные сто пятьдесят и направился к выходу. В дверях я обернулся. На столе сидела игрушечная белка и улыбалась. До самолета оставалось три часа.
(с)dernaive
Свежие комментарии